Посмотри на мое тело — оно заляпано следами чьих-то взглядов и оценок!» Она задрала подол плаща, показав голую коленку, покрытую ссадинами и синяками, затем подняла кофту — на боку был виден шрам. «Эти их рук дело! Они соучастники — огромная масса людей». Она издала легкий смешок, поправила одежду и замолчала, опустив подбородок на грудь.
Она сидела неподвижно, словно потеряв дар речи. Руки повисли безжизненно вдоль тела, ноги замерли в неестественной позе, напомнив мне страшную сцену в подземном переходе, когда Лизино тело было распластано вдоль стены. И если бы ветер не начал трепать по щеке ее красные пряди, и она не отстранила бы их рукой, могло показаться, что рядом со мной сидит тряпичная кукла. Испугавшись, что могу снова потерять ее, я предложила: «Лиза, если тяжело, не будем говорить…»
Но она встрепенулась и запротестовала: «Мне надо говорить… Я выбрала именно тебя!»
«А почему меня, Лиза?» — эта мысль не давала мне покоя: людей с экстрасенсорными способностями не так много, но они есть, если поискать. Почему же именно я?
Лизин голос снова приобрел твердость: «Ты, как и я, — актриса, тебе проще понять меня, чем какому-нибудь инженеру, который упал с крыши во время урагана и стал экстрасенсом».
Прочитав на моем лице сочувствие, Лиза спросила: «Теперь ты мне веришь?»
Что я могла ей ответить? «Верю, конечно».
«Хорошо», — произнесла она деловым тоном и положила ногу на ногу. Попыталась успокоиться. Но ей это не удалось, и она снова взвилась.
«Эта заводная кукла — мой дубль, — она не болеет, не напивается, не скандалит, не делает аборты, не стареет! Ее можно использовать и выбросить, и ни за что не отвечать. Продюсерам выгода. А дуракам — зрителям она уже влезла в подсознание, ее оттуда никакими коврижками не выманишь… То, во что они поверили и полюбили, материализовалось. Ты же сама видела, как она пила шампанское…»
«Шампанское не помню, но разговаривала, это точно». — Подтвердила я.
«Конечно, для такой чертовщины были благоприятные условия. Помог парад планет, в конце прошлого века, геомагнитная аномалия, биопатогенные зоны на территории нашего города…»
«А у дублей есть смерть?» — я все еще пыталась найти выход из удручающе мрачной картины, нарисованной Лизой.
«Дубль жив до тех пор, пока он существует в сознании и подсознании зрителей. В их двадцать пятом кадре. Поэтому надо носить темные очки в публичных местах, где есть вероятность незапланированной съемки. Чтобы обезопасить себя и других!» — заключила она со знанием дела.
Нащупав в кармане черные очки, я облегченно вздохнула. Но тут же испытала неудобство, почти страх от того, что Лиза замолчала. Она словно исчезала, оставляя меня одну. И мне хотелось побыстрее услышать вновь ее голос, чтобы прервать эту тишину.
«Лиза! — позвала я ее, словно будила от внезапного сна. — А что случилось с тобой?»
Прежде, чем ответить, она помедлила, словно вспоминая, и внезапно оживившись, снова заговорила очень быстро:
«Я стала нарушать условия контракта. Отказалась от процедуры раскрутки, через которую проходят все начинающие. Тебя помещают в центрифугу и раскручивают. После этого ты частично теряешь память о событиях своей реальной жизни и веришь в предлагаемые обстоятельства, которые тебе внушают: выдуманная биография, псевдоним. Но меня обманным путем заставили пройти раскрутку. Я забыла свое детство, забыла родителей! Теперь ко мне возвращается мое прошлое — и я плачу». Она остановилась и посмотрела куда-то вверх. Я помолчала. Потом спросила, чтобы отвлечь ее от тяжелых воспоминаний:
«Как ты думаешь, я тоже в опасности? Ведь я…» — не договорив, я запнулась — как- то неловко было называть себя «звездой».
Лиза прочитала мои мысли. «Не хочу тебя обидеть, но ты — не медийное лицо. И в этом залог твоей безопасности. Хотя твой фильм «Лютики-цветочки» всем известен. Моя мама смотрела его раз десять в юности, они ходили на него всем классом, она мне рассказывала», — она на мгновенье задумалась. — А может, это была не моя мама, а кто- то другой. Не помню, откуда я это знаю».
Заметив мою растерянность, Лиза пояснила: «Вам, старшему поколению, повезло — не было рекламы и вся система раскрутки отсутствовала. Вы работали на собственном ресурсе, с реальными биографиями. Отсюда и любовь народа к человеку, а не к астрономическому объекту — звезде, как теперь. Да и не к звезде же, а так, псевдо… Если бы к настоящей звезде!»
Она запрокинула лицо к ночному небу.
Небо казалось в этот вечер особенно щедрым, оно развернуло весь свой набор больших и маленьких звездочек — одни переливались, мерцая, другие смотрели, не мигая. Я снова перевела взгляд на Лизу — на лице ее играла улыбка. «Разве можно сравнить те и эти звезды? — мечтательно произнесла она. — Наши — просто побрякушки: звезда первой, второй, величины. Их прикалывают на пиджак, как брошку, или в волосы, как диадему. И всю жизнь ты должна благодарить того, кто тебе эту брошку повесил. Голосовать за него на собраниях, трепетать, унижаться, слушая и не замечая ложь. Почти все наши звезды делают это. Бедняги! А настоящие — завораживают свободой. Им не перед кем гнуть спину», заключила она, оторвав взгляд от звездного неба. Ее лицо вновь приобрело напряженное выражение, голос зазвучал жестче.
«После успеха первых серий фильма с моим участием мне тоже надели на голову диадему. Меня запустили как проект. Я должна была все время повторять: «теле — дом», «теле — счастье», «теле — любовь», «теле — хозяин». Мне становилось все хуже и хуже, и тогда у меня начались приступы. Каждый раз, когда я произносила слово «счастье» и «люблю», меня начинало тошнить. Я бежала к ближайшей урне и выплевывала мутную слизь… Иногда я не успевала найти урну, и меня рвало прямо на глазах посторонних. Когда я
