на пол. Я громко чихнула. И стала издавать все звуки, которые подавляла много лет, — я выла, хрюкала, покрякивала, визжала. Увидела вдруг себя маленькой, когда я ползала летом по траве, возилась в земле с муравьями, лакала воду из одной миски с щенками, пока меня не находили родители. Мои волосы пропитались потом и поползли по спине длинными прядями. «Я — свинья, я рыжий муравей, я пахучий кусок дерьма, я безымянная коровка: му-у…» — мычала я и утыкалась в его грудь головой. Кричала: «Я живая!» Смотрела на него — он пытался высвободиться. Повторял: «Тише!» Но я еще крепче вцеплялась в его тело. Наконец, я прохрипела: «Сделай что-нибудь!» Он заметался, потом схватил меня за волосы и стал трясти мою голову. Но это не остановило хрипа. Тогда он размахнулся и стукнул меня о стенку. Я почувствовала легкое прояснение. Не знаю, сколько времени я колотилась в потоке охватившей меня энергии, но вдруг силы покинули меня. И я обмякла. У меня совсем перехватило дыхание. Я приготовилась умереть, истекая кровью. От этой мысли, мне вдруг стало очень спокойно и хорошо. Я вся покрылась испариной, руки вытянулись, ноги стали удлиняться. Тело, словно мокрая белая лилия, покачивалось на невидимой глади. Я взглянула на него. И на мои сцепленные вокруг его тела руки — это была последняя опора, удерживавшая меня. «Наверное, это и есть рай» — мелькнула мысль. Я разжала пальцы и не пустила крик.
Глава 19. «Монтажная»
Я все еще вопила на одной ноте, как вдруг прозвучала команда: «Стоп!» Все это происходило у него дома, но и там он держал хлопушку наготове. Он потянулся за ней, и сам себе и мне скомандовал: «Снято!» И положил мне на лицо хлопушку. От неожиданности и испуга я замолчала.
Уходя в монтажную, он сказал: «Сцена любви должна длиться не более тридцати секунд — таков телевизионный формат».
Какое-то время я лежала. Кругом было очень тихо. Он не возвращался. И вдруг я услышала тихий смех. Как колокольчик Он был мне чем-то очень знаком. Я прислушалась. И узнала этот смех. Это был мой смех. Только я не смеялась. Смеялся кто-то другой, моим смехом. Я собрала все силы и поднялась. Дверь монтажной была слегка приоткрыта. Он забыл ее запереть. А может, не захотел. Я позвала его, прежде чем войти. Но он не ответил. Тогда я толкнула дверь, она медленно открылась. Он сидел перед экраном, на котором была моя копия. Она смеялась. Я подошла ближе и прошептала: «Я люблю тебя… Я живая, брось ее… Ее нет, она призрак!» На мгновенье он открыл глаза, окинул меня взглядом. Затем перевел взгляд на нее и счастливо улыбнувшись, уткнулся в ее грудь лицом, отчего она снова засмеялась. Он не видел и не слышал меня, словно меня не было. Я стала для него невидима. И с этого момента я начала умирать. Только теперь по-настоящему.
Всю ночь и весь следующий день я провела, как в бреду. Меня никто не трогал, не звал, не искал. Он уехал на работу… и не вернулся. Я ждала день, два, три.
Потом я решила уничтожить все, что напоминало Детку. Сожгла парик, одежду, выбросила грим. Но было уже поздно. Я не смогла избавиться от нее.
Вся моя жизнь была связана с Деткой. А другая стерлась из памяти. У меня ничего не осталось.
На пятый день он пришел. Это было самое страшное. Он ходил по дому, занимался своими обычными делами, лежал на диване, слушал музыку, мылся в ванной. Я следовала за ним, пытаясь заговорить. Но он меня не слышал и не замечал. Стены давили на меня. Я больше не могла оставаться в его доме. Но прежде, чем уйти навсегда, я решила пробраться в его монтажную.
Как только его машина отъехала от особняка, я пробралась в кладовку. Поначалу мне пришлось долго возиться с замком, но после огромных усилий дверь открылась. Небольшая комната была заполнена полками, на которых стояли металлические коробки с пленкой, коробки с кассетами и дисками. Встав на стул, я вынула сверху первую попавшуюся кассету. Сдула слой пыли. Увидела надпись: «Эмоции». Включила монитор, — на экране замелькали улыбки, смех, слезы, вздохи, крики. Я стала брать одну за другой кассеты. Это были сцены из жизни, документальные кадры, фрагменты репетиций многолетней давности. Одним словом, дубли и срезки, не вошедшие в финальную версию автобиографического сериала».
Лиза сделала паузу, чтобы перевести дух. Она вынула из кармана платочек и промокнула выступившую на лбу испарину. Потом спросила: «На чем я остановилась?» «На дублях, — подсказала я ей, — то есть на срезках, не вошедших в финальную версию… Что там, на этих срезках?»
«Всякое… — она поморщилась, — много некрасивого. Потасовки, напоминающие секс, и выяснение отношений. Многие актеры просили накормить их, дать им пирожок с мясом, творожник… Просили отпустить к маме, в деревню, подышать свежим воздухом. Жаловались, грозились никогда больше не давать автографы, изуродовать себя, отказаться от своего псевдонима. Те, что постарше, просили вернуть им что-то. Вроде: верните мне мое лицо, мое честное имя, мои мысли. Были даже такие, кто просил вернуть им их возраст: морщины, даже целлюлит. Очевидно, это были жертвы пластических операций. Почти все говорили о заговоре критиков и журналистов, следующих за ними по пятам. Об их лжесвидетельствах в прессе, называли их иждивенцами и кровососами. Обещали разоблачить заговор.
Некоторые дрались. Просили называть их по имени. Кто-то говорил, что видит своего двойника и что он его боится…
Среди них было много узнаваемых лиц, актеров, ставших известными. Я поняла, что это те, кто не выдержал, и сорвался. И что все они уже давно покойники, а работают за них их дубли. Тяжелее всего было видеть, как одна женщина повторяла: «Умираю, умираю!» А он все говорил: «Мало, давай еще!» И она
