Битва у Башни состоялась во многом из-за Сеньки и из-за меня: теоретически ее можно было избежать, но убийство Тэдди и попытка бегства из города – это уже жесткая сценарная диктатура: если бы я не пошел к Тэдди, кто поручится за то, что не возникла бы другая провокация, вследствие которой мы все равно стали бы «врагами марсианского народа» и нас бы так или иначе арестовали…
А эти два зомби… До сих пор мурашки по коже и досада, глубокая досада на себя…
Дарби явно не собирался проигрывать и сделал все, чтобы его действия были продуктивны, – подсуетился, подстраховался, продумал. Вообще он отнюдь не дурак, этот Дарби, и обижаться надо не на него, а на себя… На кого бы он ни работал – наверняка был на хорошем счету. Он профессионал, в отличие от хитрого, но неумного мясника Мирзы, жалкого и импульсивного Джо, дикого, хоть и во многом хладнокровного комода Седого. Дарби – полевой кукловод, он все свои силы тратит на закулисные действия, а не на стрельбу и погони.
И вот тебя, Странноватый, он обыграл, пока ты обыгрывал его и строил свои хитроумные планы… Ну ладно – нельзя выиграть партию, не потеряв ни одной фигуры и без единой ошибки. Вот сейчас нас просто взяли за жабры, и не столь важно как… Омар Хайям писал об этом примерно следующее. Рыбе не нравилось, что в арыке тесновато. А вот утка, сопровождавшая ее к морю, была жуткой реалисткой, ибо считала, что когда ты на сковороде – уже все равно, что там плещется за ее бортами.
И старик был тысячу раз прав…
Меня посадили на тот же вездеход, в кабину которого ушел Дарби, голландец и Ирина. Всего машин было четыре. В кузове со мной были Лайла, Аюми, Азиз и Йорген, которые сидели ближе к кабине. Остальные поместились в другой вездеход, а в два оставшихся погрузили наши вещи и верблюдов с поклажей.
Я очень надеялся, что у вездеходов кончится топливо, что-нибудь сломается или на нас нападет кто-нибудь… Впервые в жизни я мечтал о нападении… Да, однако…
Вдруг мой взгляд уперся в одну деталь, которая заставила меня выйти из медитации: я увидел, что кобура с пистолетом на поясе охранника, который справа, почти расстегнута и клапан держится только на «липучке». По моему телу прокатилась волна адреналина – я был взволнован. Йорген, скорее всего, в тысячу первый раз назвал бы меня «психом», но…
Я начал ерзать на месте и тяжело вздыхать.
– А можно по малой нужде сходить? – с надеждой спросил у охранника.
– Че? – Он раздраженно посмотрел на меня глубоко посаженными карими глазами.
– Я бы помочился, – ответил я с пояснительной интонацией.
– Перебьешься. – Он отвернулся.
– Но если я обмочусь прямо здесь, то во всем кузове будет вонять, – предостерег я.
– Я те башку ща сверну, – рявкнул тот, резко обернувшись…
– А что ты орешь, тут все живые люди… – попытался я его урезонить.
– Слышь, Бурда, потрудись-ка малек, а то ты весь день филонил, – раздался из глубины кузова голос наемника, травившего анекдоты. Судя по властным ноткам, он был за главного.
– Я че, нанимался всякую хренотень тут выгуливать? Я че, сестра-сиделка? – взъерепенился тот.
– А вот надо будет – и задницу ему вытрешь, – ответил старший. – Тебе велено было глаз не спускать с него?
Злой и хмурый, Бурда схватил меня за рукав и довольно грубо подтолкнул к краю кузова. Затем он отстегнул мне один браслет, зажал его в кулаке и приподнял край брезента.
– Давай быстро, – брезгливо поморщившись, пролаял он.
– А как же дамы? – Я в ужасе вытаращил глаза.
– Слышь, пассажир, ты особо не наглей, – услышал я голос любителя анекдотов, – дамы уже отворачиваются!
Я понял, что надо действовать и так. Я скосил глаза вниз и вправо, сконцентрировавшись на кобуре этого Бурды. Она была на расстоянии моей вытянутой свободной руки. Не знаю – глупо ли я поступил?
Я резко вывернулся, пытаясь распахнуть клапан и схватить рукоять оружия, и тут же почувствовал удар локтем в шею (отчего у меня перехватило дыхание) и неплохой прямой в грудь.
Меня отбросило к борту, и я потерял равновесие – моя физиономия проехалась по шершавому брезенту, небольшой кувырок в воздухе, и… Я упал на песок, судорожно вдохнув воздуха, полного дыма, песка и пыли, которые щедро клубились под колесами вездехода.
Я резко откатился в сторону и замер, приподнявшись на руках и отчаянно кашляя и отплевываясь.
Затем резко вскочил и, развернувшись на сто восемьдесят градусов, побежал что есть духу назад, прямо по разрытому колесами вездеходов песку, в надежде, что мои следы потеряются на фоне колеи от машин. Бежал я долго, не оборачиваясь, не слыша вокруг ничего, кроме бешеного стука своего сердца и прерывистого дыхания. Я бежал под неприятно ярким светом солнца, вырубив на ходу застрекотавший счетчик и закрыв забрало светофильтров шлема, я чувствовал легкую панику и досаду, оттого что получилось не совсем то, чего я добивался.
Во время падения я ударил раненую ногу, которая пульсировала острой болью.
Я пытался мысленно представить, как они связываются с кабиной, останавливают вездеходы, решают кого-то отправить в погоню, разворачивают одну из машин и едут назад на маленькой скорости, внимательно осматривая пространство вокруг. Моя фора – максимум минут десять – пятнадцать.
За очередным небольшим барханом я заметил глинистую возвышенность – это была в некотором роде удача: разбежавшись по колее, я прыгнул под углом влево и, попав на относительно твердую почву, встал на четвереньки. Пятясь задом за каменистый бугор, я тщательно затирал свои следы, которые и так были почти незаметны.
Потом я прополз по каменистой ложбине и первый раз замер, прислушиваясь к тихому шуму ветра в песках. Было тихо, хотя гулкий стук сердца немного мешал сконцентрироваться и продолжала пульсировать потревоженная рана в икроножной мышце.
Я подождал секунд тридцать и продолжил ползти, прикрываясь барханами, куда-то к юго-востоку.
Через какое-то время я вновь остановился и прислушался – опять тишина. Сквозь шелест ветра мне показалось, что я уловил звук работающих двигателей, но он был довольно негромок, не приближался и не затухал.
Я подождал еще какое-то время, но ни единого звука, кроме шороха ветра в барханах, уже не слышал.
Вот так, напряженно вслушиваясь в любое малейшее изменение голоса пустыни, я пролежал еще часа два, и ничего не происходило – солнечный свет начинал краснеть, на меня падала тень от бархана, в которой я был фактически невидим. Вокруг меня простиралась огромная пустыня, и, кроме фляги со спиртом и с водой, пары кубиков концентрата и небольшого выкидного ножа в сапоге, у меня ничего не было. Да разве что штук семь сигарет в смятой пачке.
Я рассудил, что это не так уж плохо. Дарби, наверное, не стал меня искать по причине спешки. А может, они решили, что в пустыне я и так издохну, особенно без еды и оружия.
Как назло, во рту сразу стало сухо, как в окружающих меня песках. Я снял с пояса флягу с водой – она была почти полной – и вылил на язык не больше пробки воды. Покатал ее во рту, проглотил и повесил флягу обратно. Нож я вынул из сапога и заткнул за пояс. Стальные браслеты продолжали болтаться на правом запястье – я решил приспособить их под некое подобие кастета.
Обидно было, что я не знал, как далеко собрался ехать Дарби. Даже при отсутствии КПК я примерно помнил карту местности и очень надеялся, что Дарби едет туда же, куда собирались и мы.
Я осторожно поднялся, долго всматриваясь вокруг, разглядывая силуэты барханов, подсвеченных вечерним солнцем, словно прожектором, как тогда в долине…
Убедившись, что признаков активности в обозримом пространстве нет, я направился обратно, к следам вездеходов. Я старался держаться теневой стороны рельефа, не упуская из виду борозды взрытого колесами песка. Боль в ноге стала постепенно утихать. Так я и шел, слегка прихрамывая, просто шел, внимательно озираясь по сторонам и стараясь ни о чем не думать. Ни об Ирине, ни о наших эсквайрах, ни о Дарби с туристами, ни о своих перспективах на ближайшее время: если у меня и возникали какие-то мысли, то они были невеселыми, и вообще оптимизм мне сейчас давался с трудом – я просто пытался сохранять спокойствие. Пока перевес сил был совсем не в мою пользу – то, что я ускользнул от лап Дарби, преимуществом назвать можно пока только с натяжкой…
Ноги сами шагали наученным шагом: с пятки на носок – меньше шума, больше боли, раз-два-три-четыре, левой, левой. Корпус моего туловища пригибается пониже, хотя кажется, что я уже успел устать: устать прятаться, устать бояться, устать думать о смерти… Устаю… Надо чуть добавить кислорода в дыхательной маске… вот так… наедине с собой, со своими мыслями – шагать вперед, шагать, чтобы жить, чтобы победить непонятно кого и неясно зачем… раз-два-три-четыре, вдох – выдох… Шумят бронхи, шипит фильтр, один в пустыне, плевать… Один в пустыне… Хрен с ним… надо идти…
