– Пропадем мы с тобой здесь, внучек, – вздохнула бабушка и засобиралась обратно, в Петербург, который, к неудовольствию сына-коммуниста, никогда не называла Ленинградом. Даже на людях.
Ехали не в гости – ехали к себе, в бабушкину однокомнатную квартиру на улице Черняховского. Сразу по приезде бабушка прописала туда внука (опекунство она оформила еще в Братске) и устроила его «в приличную школу».
Поначалу Миша удивился – разве он раньше учился в неприличной школе? – но с первого же дня понял, что новая школа отличается от старой не меньше, чем Петербург отличается от Братска. Другие учителя, другие одноклассники, другая атмосфера. Никого особо не забавляла Мишина комплекция, разве что на уроках физкультуры над ним время от времени подтрунивали. Но подтрунивали не обидно, по-дружески.
– Тебе нравится в Петербурге? – строго спросила бабушка где-то через полгода после переезда.
Тон, которым был задан вопрос, подразумевал только утвердительный ответ.
– Очень, – ответил Миша, ничуть не кривя душой, и добавил: – Мне кажется, что я здесь родился.
На самом деле родился он в городе Свердловске, ныне называемом Екатеринбургом (вторая ступенька партийной карьеры отца).
– В какой-то мере так оно и есть, – туманно высказалась бабушка...
Жили трудно – в режиме жесткой экономии. Бабушка подрабатывала к пенсии репетиторством (английский и французский языки), Миша, в свою очередь, начиная с девятого класса, курьерил и работал на промоакциях. «Промо» оплачивалось лучше, но курьерский заработок был стабильнее.
Ничего – вытянул. Выучился на врача, приобрел нужную и ответственную профессию анестезиолога, короче – встал на ноги. Бабушка, увы, диплома не увидела – умерла от инфаркта в день последнего Мишиного экзамена, переволновалась, должно быть. Она всегда волновалась, когда внук сдавал экзамены.
В 2007 году институтский приятель, продвинувшийся в системе Федерального медико-биологического агентства, сманил Мишу в Москву – заведовать отделением анестезиологии и реанимации в своей клинике. Как это часто бывает, совместная работа, да еще в варианте «начальник-подчиненный», быстро положила конец хорошим отношениям, и Мише пришлось уйти на заведование в сто двенадцатую городскую больницу.
Все, что делается – делается к лучшему, и это не пустые слова. Сто двенадцатая больница оказалась просто золотым дном, настоящим клондайком для умного человека, жаждущего заработать денег. А к деньгам Миша, познавший нужду чуть ли не с младых ногтей, относился очень трепетно, к тому же ему требовались деньги для улучшения жилищных условий – свою питерскую квартиру он не очень удачно (сказались спешка и отсутствие опыта) превратил в однокомнатное жилье на окраинной Планерной улице. Первый этаж со всеми его недостатками, не самые приятные соседи – семья алкашей, живущих на втором этаже, постоянно его затапливала, далеко от работы... Мише хотелось переехать куда-нибудь на Малую Бронную или в Козицкий переулок, но будучи человеком здравомыслящим, он понимал, что столь широко разевать рот не стоит – можно простудить желудок. Сокольники виделись куда как более вероятными, но и тут доплата выходила просто огромной. Даже с учетом неиссякающего ручейка левых денег, дававшего в самый плохой месяц не меньше официального заработка. Зарабатывал Миша неплохо, но от «неплохо» до «хорошо» целая пропасть. Широкая и глубокая...
Медики любят вздыхать по поводу своей бедности, так уж исстари повелось. Когда на предновогоднем застолье (анестезиологи-реаниматологи традиционно отмечали все праздники с «соседями по лестничной площадке» – урологами, чье отделение находилось напротив) само собой завелся разговор о вечной врачебной бедности, уролог Федорович, человечек с крысиной душой и крысиным профилем, попробовал «пристыдить» остальных.
– Зачем Бога гневить? – спросил он. – И зарплаты не так уж и плохи, и бакшиш есть.
– Это не бакшиш, а самый настоящий шиш, – возразил Миша, недолюбливавший Федоровича. – Как не бейся, а на яхту с прислугой не хватит. А ведь хочется, черт возьми, ох как хочется... И яхты, и прислуги...
– И красотку на палубе! – вставил кто-то.
– И красотку на палубе, – подтвердил Миша. – Как же без красоток-то? Непорядок.
– Большие деньги просто так не даются, – Федорович то и дело изрекал какую-нибудь нравоучительную банальность, – они требуют жертв...
– Не в жертвах дело, – вздохнул Миша. – Нужны еще и условия, сиречь – возможности. Я вот ради денег готов пойти на жертвы, но от этого мой доход не вырастает.
– На любые жертвы? – уточнил Федорович, бывший не только ханжой, но и занудой.
– На любые, – ответил Миша, чтобы положить конец дискуссии, и хоть и был изрядно навеселе, заметил, как на него посмотрела Эльвира Александровна, старшая сестра урологии. Как-то удивленно, что ли, или – заинтересованно.
«Имеет виды на мой счет?» – удивился Миша.
Холостяк и, можно сказать, бабник, он никогда не позволял себе никаких интрижек на работе. Служебные романы, по его мнению, были хороши только на экране, но ни в коем случае не в жизни. Глядя на то, в какие передряги время от времени попадали его менее принципиальные коллеги, Миша только укреплялся в своем правиле. Чего только стоил случай с заведующим неврологическим отделением Просвирниковым, который сделал одну из медсестер не только своей любовницей, но и наперсницей в тайных делах, поручив ей первичную «обработку» родственников больных. В один прекрасный день «Джульетте» надоело ждать, пока «Ромео» на ней женится (обещалось это многократно), и она сдала его борцам с экономическими преступлениями. Причем как сдала – со всеми потрохами, с поличным. Провирников ушел из больницы еще до суда. Говорили, что ему удалось отделаться условным сроком и что нынче он работает невропатологом в какой-то поликлинике на Варшавке, не то ведомственной, не то городской. А «Джульетта» – что интересно – продолжает работать в отделении как ни в чем не бывало.
Впрочем, бывали случаи и хуже. Одному из врачей приемного покоя брошенная любовница, медсестра из больничной лаборатории, пыталась плеснуть в лицо кислоту. По счастливой случайности промахнулась, пострадал лишь стол. Сейчас лечится в психушке, шизофрению диагностировали.
Да и потом, от этих служебных романов никакой радости – трудовые будни напрочь убивают романтику. А Миша, эстет и отчасти сибарит, любовных отношений без романтики не представлял. Наверное, потому так и не женился, боялся совместного быта, который, по его мнению, был для любви еще опасней совместной работы.
Примерно через месяц после того застолья в последних числах января Эльвира Александровна заглянула в Мишин кабинет:
– Михаил Леонидович, вы не очень заняты?
– Совсем не занят. – Миша отложил в сторону свежий номер «Вестника анестезиологии и реаниматологии». – Тем более что вы, Эльвира Александровна, такая редкая гостья в наших краях...
– Набрали новых сестер, так носа из отделения высунуть не могу – все учу да контролирую, контролирую да учу, – пожаловалась Эльвира Александровна, усаживаясь на стул. – То ли старею и все мне не так, то ли девки и впрямь тупее стали.
– Скорее второе. Умные нынче в медицину не идут...
– Да, хотят спокойной жизни и чистой работы. – Эльвира Александровна имела небольшие проблемы с лицевым нервом, и оттого улыбка ее была половинчатой, вроде как ироничной. – Взять хоть наше отделение – воняет, как в вокзальном туалете... Разве приличная медсестра захочет к нам? Нет, она лучше в косметологию пойдет или хотя бы в аллергологию...
– Эх, думаете, у нас положение лучше, – вздохнул Миша, – те же яйца, только сбоку. Но как я понимаю, Эльвира Александровна, вас ко мне привело какое-то дело?
– Правильно вы понимаете, Михаил Леонидович. Дело есть, правда, не столько у меня, сколько у моей родной сестры. Причем дело очень деликатного свойства, которое лучше обсудить где-нибудь за пределами нашей «кузницы здоровья»...
– О! – удивился Миша. – Вы меня заинтриговали!
– Тем лучше, – снова улыбнулась гостья. – Значит, вы не откажетесь дать мне ваш мобильный номер? Я передам его сестре, и она в ближайшее время позвонит вам и условится о встрече.
– Пожалуйста. – Михаил взял из настольного накопителя свою визитную карточку и протянул Эльвире Александровне.
– Спасибо. – Гостья убрала карточку в боковой карман своего кокетливо приталенного халата и встала. – Я хочу сказать вам, Михаил Леонидович, что моя сестра очень надежный и очень благодарный человек. И очень несчастный. Да, забыла, ее зовут Инна.
– А по отчеству? – машинально спросил Миша.
– Александровна, разумеется. Это на самом деле моя родная сестра, Михаил Леонидович. Единственный человек, которому я доверяю как себе самой.
«Кажется, дело у твоей сестры непростое», – подумал Миша.
Он и предположить на мог, насколько непростым окажется дело Инны Александровны.
