— Что?
Валентина, округлив глаза и прижав к груди кастрюлю, опустилась на кухонный диванчик.
— Да как ты смеешь, паршивец! Я же для тебя все… Всю жизнь. Всю душу вложила…
— Так, Коленька, давай-ка отсюда, — поднялась Татьяна, решив взять инициативу в свои руки. — Давай, иди за компьютер свой. Книжку какую почитай.
— Да что же это? В кои-то веки… По-человечески живу. Как баба… — причитала над кастрюлей Валентина. — Я же его обстирываю, бугая… Хоть немножко уважения… Всю жизнь ради него. Все же у него есть…
— Второго папы не хватало! — выкрикнул Колька, подталкиваемый в грудь Татьяной, которая трепетала от того, что оказалась в самом эпицентре семейного скандала.
— Я тебе хоть в чем-нибудь хоть когда-нибудь отказала, негодник? — громко вопрошала Валентина. — Что ж я, по-твоему, не человек? Мне и жизнь свою устроить нельзя?
— Смотря с кем! — в щель двери, придерживаемой Татьяной, снова выкрикнул Колька. — Ты хоть на минутку задумалась… задумалась, что ему от тебя надо? Мало в этом городе мужиков с больной головой, которых на старух тянет?
— Это кто старуха? — ужаснулась Валентина из кухни, усмотрев в этом еще большее оскорбление. — Нет, ты слышала? Он из меня уже старуху сделал!
— Закрой рот сейчас же! — потребовала Татьяна в щель, пытаясь прижать собой дверь. — Совсем, что ли, крыша поехала? Валя, не слушай этого сопляка. А ты мал еще рот открывать…
— Тебе же потом больнее будет. Что, думаешь, замуж позовет? Сильно сомневаюсь.
— Молчать! — грохнула кастрюлей об пол Валентина.
В наступившей тишине слетевшая крышка сделала замысловатый пируэт между котлетами и мягко на них же упала, как балерина на своего партнера.
— Все, хватит, — сказала Валентина Ивановна, поправляя дрожащей рукой прядь волос. — Наслушалась. Довольно. Спасибо, сынок, за слова хорошие, за заботу. Душевное материнское спасибо. Обрадовал! Будут теперь тебе и Интернет, и деньги на кино, и шиш с маслом. Все тебе будет.
Она прошла мимо застывшего Кольки и онемевшей подруги в комнату сына.
— Так, — произнесла она зловеще, осматриваясь.
Колька с недоумением смотрел на нее. Такой он еще свою мать не видел. Даже когда она ругалась с отцом. Это озадачивало, но не слишком пугало.
Через секунду телефонный провод, который вел к модему его компьютера, был яростно выдернут матерью.
— Вот так, родной мой! С этого дня никаких Интернетов! Ты живешь у меня в доме, так что будь добр держать свой ротик на замке! Ты понял?
— Мам, ты… — криво усмехнувшись, начал он.
— Ты понял?! — повысила она голос.
— Я-то понял, только от того, что ты тут провода рвешь, ничего не изменится.
«А ведь и правда, — подумала с отчаянием Валентина. — Господи, что же делаю-то?»
Когда-то она гордилась тем, что может найти общий язык с сыном, но теперь перед ней стоял совершенно незнакомый юнец, который не понимал ни ее саму, ни ее проблем. Когда они говорили в последний раз? Просто говорили? Рассказывали друг другу о делах, о чувствах? Сто лет назад. Чего же теперь ты хочешь от него?
Решимость гасла в ее глазах. Она почувствовала вину и оттого злилась на сына еще больше.
— Ты хоть раз подумал обо мне, Коленька? — голос ее задрожал. — Ты хоть раз поинтересовался, чем я живу? Ты же вот только ухмыляться можешь. Мать свою дурой считаешь. А то, что тебя эта дура родила, вырастила, обеспечила, это, значит, по боку? Только и слышишь: «Дай, дай, дай!» А мать лишь бегает на цыпочках, стелется скатертью. Отец твой сколько у меня крови выпил, а теперь и ты взялся?
— Валя, успокойся, — уговаривала ее подруга и попыталась увести из комнаты.
— А я тоже жить хочу! Понимаешь? Сделали из меня прачку-посудомойку! Я еще и старуха, оказывается!
Колька зло потупился, испытывая неловкость из-за присутствия Татьяны Алексеевны.
— А я не старуха! Понятно? Не старуха!
— Да как у тебя язык повернулся! — сделала свой выпад Танька. — Эгоист!
— Ну да! — взорвался Колька. — Теперь я во всем виноват! Я один! Ладно!
Он выскочил в прихожую, сорвал с вешалки куртку и вылетел за дверь.
Обе женщины остались наедине со зловещей недосказанностью тишины.
— Нет, ты видишь? — уже на кухне обратилась Валентина к подруге, сморкаясь в бумажную салфетку и собирая с пола котлеты. — Вырастила себе на радость.
— Да, малые детки — малые бедки. Большие детки соответственно… — глубокомысленно заключила Татьяна, внимательно разглядывая свою кофточку, забрызганную кофе.
— Господи, как вспомню, какой послушный ребенок был! Только цыкнешь — и как шелковый. А теперь!..
— Чего ж теперь? Взрослый уже. Можно и на мать бочки катить, — пожала плечами Татьяна и придвинулась ближе. — Ревнует он тебя, подруга. Ревнует. Оттого и ершится.
— Чего же на мать ершиться? Поперек горла ему я или что? И в кого он такой? Захаров мой слова за всю жизнь обидного не сказал. «Да, Валечка. Конечно, Валечка. Уже бегу, Валечка».
— Ой, Захаров твой вечно тобой крутил! Будто я не знаю, каким твой Захаров был. Вот что я тебе скажу, подруга. Распустила ты их обоих. Что Захарова, что Кольку. Они и рады сесть тебе на шею да ножки спустить. Ну, Захаров — ладно. Отрезанный ломоть. А вот Колька… Наплачешься еще с ним. Потому что сама виновата. Вот так надо было держать! — Танька сжала кулак и показала его Валентине Ивановне. — Мой спиногрыз вон в институте, а у меня по струнке ходит. Потому что знает — если что не так, выдам по первое число. И не посмотрю, что яйца мхом обросли. Так ввалю, мало не покажется. А ты сю-сю да сю-сю с ними вечно. И вот где теперь твой Захаров? Где этот попугай облезлый, за которого ты так цеплялась?
— Представляешь, на три семьи уже работает, паразит! Это мне свекровь проговорилась. Тоже теперь добрая. А когда с Захаровым поженились, все не по ней невестка была. И не так ходит, и не так смотрит, и не так говорит, и не так стирает, и не так готовит. Сейчас Валечка и золотко, и рыбонька, хоть на хлеб ее мажь вместо сливочного масла. Где мне с жизнью такой счастье было видеть? А теперь сыночек дорогой коленца выкидывает.
— Господи, да не смотри ты на этого сопляка! Не его дело. Ты с ним, подруга, построже. Построже! Слава богу, уж пятнадцатый год пошел. Сопли ему подтирать не надо. Пора и о себе подумать.
— Дура я, наверное. Старая свихнувшаяся на этом деле дура, — вздохнула Валентина, выбрасывая гору салфеток в урну под мойкой. — Олег же и в самом деле… молодой.
— На каких-то пятнадцать лет младше! Не выдумывай! Такое раз в жизни бывает. Устраивай свою жизнь, пока можно. Не успеешь оглянуться, как уже поздно будет.
