— Ну, мам!…
— Ну, ладно уж, так и быть! Слушай!…
Еду я как-то раз на лифте в нашем институте. А лифт у нас такой просторный с зеркалами, да еще и по заявке на любом этаже останавливается. Ну вот. Еду я, в зеркало смотрю на себя, прихорашиваюсь. А я, знаешь-ли, если хорошо накрашусь, да причесон сделаю, да в туфельках — так просто любо-дорого смотреть! Красавица — да и только! Меня иногда даже первой красавицей курса называли.
И вот останавливается лифт и в него батяня заходит. Один. В костюмчике такой, весь из себя, надушенный, деловой, подтянутый. Ну, я вида не падаю, еду дальше, а он, как только двери закрылись — сразу ко мне подошел и говорит:
— Танечка! Ты сегодня так хорошо выглядишь! А не зайти ли тебе ко мне?… На рюмку кофе?!
А я в тот же миг почувствовала на своей, так сказать… ну это… ну как его там?
— Ну, говори, не тяни! — Выпалила Рыба.
— Ну, в общем, заднице, прикосновение его руки…
Поганая заткнулась и, залившись краской, уткнулась в вязание.
— Ну, а дальше что?!
— Ну, что-что? Я его руку как отшвырнула! Да чуть пощечину ему не влепила, слава Богу, сдержалась. А сама ему отвечаю: «А рюмку в другом месте распивают, это во-первых. Во-вторых — не ты, а Вы, а в третьих, руки распускать неприлично!»
Он немного опешил, но «проглотил», а сам говорит: «Ну, как хочешь, я-ж ведь хотел как тебе лучше. Я слышал, ты мать-одиночка. Ребенку хотел твоему помочь. Ну раз так…»
Тут лифт остановился на моем этаже и я пулей выскочила из лифта, чуть не сбив его с ног. А сама подумала: «Ну, ты у меня еще попляшешь! Я тебе отомщу!»
— А за что? — Наивно спросила Рыба.
— А за то, что он намекал на то, чтобы мне с ним переспать.
— А почему?
— Потому, что ему так хочется! Да на наш институт пора уже вешать красный фонарь!
— А зачем?
— А затем, что это уже не институт, а дом терпимости какой-то! С каждой красивой бабой он уже по двести раз переспал! И каждую облагодетельствовал.
— А как это?
— Ну переспит с ней, а потом премиальные или поквартальные ей повышает, поблажки им всякие-там дает, даже если они весь день ничего не делают, бьют баклуши.
— О! А вот бы нам так! Мы бы мне аквариум с рыбками купили и коньки и канареечек!
— Ой, да мы и без этого как и без этого как-то жили! Но с тятей трахаться? … Ни за что на свете! Пусть я лучше буду нищая, но только не это!
— Почему? Ведь с зэком — Жориком и пьяницей — «Котом» ты так делала! За просто так.
— А ты откуда знаешь?
— А я за вами подглядывала: что это за шум такой странный?
— Ах ты бесстыжая!
— Это вы бесстыжие, что при мне такими делами занимались.
— А почему ты подглядывала?
— А почему ты из-за денег с Морозовым не хочешь так делать? Он ведь хороший. Он же лучше этих твоих пропойц, один из которых тебя чуть не прирезал!
— Ни за что!
— Ну мам!
— Никогда!!!
— Хочу рыбок, хочу коньки, хочу…
— А я не хочу делать с ним за деньги!
— Ну почему?!!
— Потому, что он уже весь институт на хую перетаскал! Я не хочу быть частью этого борделя! — Размахивая спицами, орала поганая.
— А подстилкой у Жорика — зэка быть лучше?!
— Зато у него я единственная! Я у него одна.
— Ну и что с этого толку?
— Слушай, отстань от меня пожалуйста!
— Ну мам…
— Отстань!!! — Поганая бросила свою паутину и с воем ломанулась на кухню.
«Что за ребенок?! Что за ребенок?!! — Слышалось ее протяжное причитания. — У всех дети — как дети, а у меня?!…»
Рыба снова стала долбить по пианино, недоумевая по поводу погани.
* * *
— Ах!!! Хорошо!… О!… Еще! — Доносилось из кабинета директора. — О-о-о!… А-а-а!!!
На директорском огромном столе была разостлана куча документов и чертежей. Поверх нее возлежала Лена Мамаева в одном лишь лифчике и приспущенных чулках с растрепанной прической и поплывшим макияжем, а поверх нее взгромоздился своим здоровым пузом сам «батяня». Потный, до самой лысины, в одной лишь рубашке, он напористо долбил своим ялдаком ее кунку. Стол сотрясался от его мощных кабаньих движений. Документы «конвеером» съезжали с него и падали на пол. Он сам, да и Лена Мамаева почти уже ничего не соображали. И вдруг в самый накал страстей, в момент максимального пика эмоций в кабинет постучали.
— Ну что там еще?! — невольно пробурчал Морозов.
В дверь просунулась испуганная физиономия секретарши и роболенно проблеяла:
— Алексей Григорич, тут Вашу подпись просят.
— А, позже! Зайди через пять минут! не видишь что-ли, я занят! — Указывая на Мамаеву отрезал «батяня».
— Виновата, но…
— Никаких но! Вон отсюда! — Уже агрессивно и властно изрек он.
Секретутка тут же учуяла, что «дело плохо» и исчезла.
Батяня повернулся к Мамаевой, улыбнулся ей и промурчав: «Ну-с, продолжим», продолжал свое любимое занятие. Стол заходил ходуном. Пачка чертежей упала на пол. Но это никого не смутило. Стоны, скрипы, вздохи и черт знает что сплелись в единую какофонию. Батяня задвигался со скоростью пулемета, а затем вдруг замер и беззвучно обкончался в разгоряченную кунку Мамаевой. Она тоже уже почти ничего не соображала и только беззвучно мотала головой из стороны в сторону.
В следующий момент все стихло и два «бездыханных» тела, взгроможденные одно на другое, замерли на директорском столе…
Первым «очнулся» Морозов.
— Ну ладно, давай вставай, — небрежно бросил он, — назначаю тебе повышение в окладе!
— О! Алексей Григорич! Я так Вам бла…
— Не стоит! — Оборвал он. Это — «за выслугу перед начальством».
— Ой, тут чертежи немного закапались…
— Закапались? Чем закапались?
Мамаева смущенно склонила голову.
— А! Ерунда! — Бросил Морозов. — Татьяна перечертит. А ты одевайся и позови мою секретаршу.
* * *— А! Вот опять они мне чертежи перечерчивать дали, закапанные спущенкой! — Носилась, вопя, поганая по дому.
— Сгущенкой? — Не поняла Рыба.
— Спущенкой, молофьей, то есть. Сами ебуться, а мне перечерчивать за них! Смотри, во что они мои чертежи превратили! Устряпали все, как свиньи, а я тут корпей за них!
— А почему?
— Потому, что я — ведущий специалист института! — Гордо выпалила погань.
— А че, она сама что-ли перечертить не может?
— А она зато с батяней спит, а ей за это зарплату повышают.
— Во классно! Надо и тебе так делать!
— ни за что на свете! Лучше я сдохну!!!
— Ну мам!
— Ни за что!
— А рыбки? А коньки? А канарейки?
— Никаких рыбок! Никаких канареек! Ни за какие миллионы не соглашусь!
— Ну и хрен с тобой! Вот вырасту и сама с Морозовым спать буду. А на повышение зарплаты и коньки и рыбок и все, что захочу себе куплю! — Категорично заявила Рыба.
— Только попробуй!
— А потому, что ты — моя дочь! И если ты посмеешь так поступить, как эта мразь Мамаева, то я тебя просто убью!
— Как это ты меня убьешь?
— А очень просто! Возьму топор и убью!
— А зачем? — Жалобно заскулила Рыба.
— Затем, что ты — моя дочь! И ты будешь жить так, как я хочу! А если нет — я тебя убью.
— Ну мам…
— Никаких мам!!!
— Ну мам…
— Не зли меня! — Уже грозно и дико зарычала поганая на Рыбу.
Та сникла, испугалась и замолчала. В ее голове стали прокручиваться картинки того, как она трется с директором, чтобы ей повысили жалование, а сзади подходит поганая с топором, замахивается им и в последний момент Рыба вкрикивает, но уже поздно. Топор летит в ее удивленное и испуганное лицо. Брызги крови и мозгов разлетаются во все стороны. Следующая картинка: Рыба стоит у огромного красивого аквариума и любуется роскошными рыбками и живыми экзотическими водорослями. Сзади подкрадывается поганая, пряча под мышкой за пазухой топор.
— Мам! Мам, посмотри! — Ликует Рыба. — Это я на деньги «тяти» купила! Смотри, какая прелесть!
— Что ты сказала? Чьи деньги?!
— «Тяти», мам. Ну ты сама понимаешь. Он их мне дал за то…
— За то, за что я тебя сейчас прикончу!
И в мгновенье ока поганая выхватывает из-за пазухи топор и отсекает Рыбе голову. Тело, фонтанируя струями крови, падает на пол, а отрубленная голова плюхается в аквариум, беззвучно произнося полуживыми губами: «Я не виновата! Я не виновата!» и заливает его алой пеленой крови. По стенкам стекают темные брызги. С губ обезумевшей погани хриплым шепотом слетают слова:
— Уж лучше ты умри, если не хочешь быть такой, как я хочу!!!… Смерть тебе! Дрянь!
Рыба вздрогнула от этого страшного наваждения, однако этот образ очень сильно овладел ею. Со страхом и отчаянием она стала мысленно повторять себе:
«Никогда не буду делать плохо! Буду хорошей девочкой, овечкой! Никогда не буду пороться с такими, как Морозов! Никогда, никогда, никогда!!!»
Рыба стала тщательно себя завнушивать уродскими установками, особым усилием делая себя дурой. Так, потихоньку она стала становиться послушным секс-зомби тоталитарной секты маминизма. Секты с суицидальными установками, заполонившей весь мир. Секты, с которой нужно начинать отчаянную непримиримую борьбу. Секты, унесшей миллионы молодых невинных жизней и искалечившей жизни миллиардов ни в чем не повинных людей!
