Член Государственного совета (по выборам), харьковский профессор Д. И. Багалей, не имевший со мною никаких личных отношений, писал: «Ваш уход весьма огорчил меня, как и всех тех, кто воочию наблюдал Вашу беззаветную преданность государственному благу, Вашу изумительную работоспособность, Ваш светлый практический ум, Вашу европейскую корректность в отношении к людям, Вашу джентльменскую скромность во власти и, наконец, Вашу безупречную честность. Желательно было бы в интересах общественных, чтобы Вы приняли активное участие в работах Государственного совета, который очень нуждается в деятелях с таким огромным государственным опытом, каким обладаете Вы».
Член Государственного совета А. С. Ермолов писал мне:
«Я уверен в том, что многие в России будут, подобно мне, оплакивать это событие, и все печальные его последствия выяснятся очень скоро. Я понимаю, что Вам под конец уже невмоготу стало, и Вас лично можно только поздравить с освобождением из невыносимого положения, но нам со стороны дозволительно глубоко об этом чреватом последствиями событии сожалеть. Все те, кто сознательно относится к переживаемому Россией моменту, вправе с тревогой спросить себя — что будет»…
Другой член Государственного совета, мой лицейский профессор и известный криминалист Н. С. Таганцев, с которым меня связывали близкие сношения с самых молодых лет, — как ученика к своему профессору, — писал: «Мое письмо — знак моей большой печали и больших опасений. Думаю, что печаль разделяют со мною все те, которые дорожат будущим дорогой мне России. Увольнение — для Вас лично — это освобождение от тяжкого бремени и наступление личного, хотя бы и временного успокоения, но обстоятельства этого увольнения, и даже форма незаслуженны Вами и несправедливы.
Позолочена пилюля — из асса фетида[41]. А что будет дальше? Каким курсом пойдет задрейфовавший государственный корабль? А что такое новый руководитель финансов? Слухами земля полнится».
Член Государственного совета профессор И. X. Озеров, не особенно нежно относившийся к моей деятельности, пока я был у власти, — написал 1 февраля:
«Позвольте мне этим письмом выразить глубокое мое сожаление и искреннюю грусть по поводу оставления Вами поста председателя Совета министров. Вы вели наш государственный корабль с величайшею осторожностью, среди подводных камней и рифов. Россия в Вас имела залог того, что она в правовых своих основах не пойдет вспять. Я понимал всю трудность Вашего положения и, будучи не всегда согласен с Вами в политических вопросах, я глубоко ныне скорблю, как сын своей родины, по поводу Вашего ухода. Дай Бог Вам сил и здоровья, и быть может, наступит момент, когда судьба опять поставит Вас у кормила государственного корабля, на благо России».
Сергей Иванович Тимашев, занимавший во время моего увольнения должность министра торговли, вспомнил 5 февраля печальную, по обстановке, годовщину моего назначения десять лет тому назад на должность министра финансов, написал мне в этот день письмо и в таких выражениях отметил это событие: «Десять лет тому назад (это было в самом начале Русско-японской войны) я переживал большие волнения. Эдуард Дмитриевич (Плеске) угасал, Петр Михайлович (Романов), видимо, терялся, ужасные события надвигались. Я чувствовал всю тяжесть лежавшей на мне ответственности и изнемогал под этой тяжестью. И живо, как сегодня, помню я утро 5 февраля, когда вошел сияющий курьер Матвеев (Вы помните его?) и сообщил радостную весть о Вашем назначении. Сразу стало спокойно. И столько раз потом, когда положение ухудшалось, когда оно казалось безысходным, я сознавал, что не напрасно приветствовал Вас в день 5 февраля. Вот те воспоминания, которые сегодня я живо переживаю. Я думал, что этот день пройдет при других обстоятельствах, думал, что буду иметь возможность лично поздравить Вас. Но судьба судила иначе. Дай Бог Вам бодрости и душевного спокойствия».
Управляющий Киевскою конторою Государственного банка Г. В. Афанасьев, человек выдающийся по своей научной подготовке и незапятнанной репутации, писал мне между прочим:
«Я жалею бесконечно о Вашем уходе. Этого мало; я скорблю о нем как патриот, глубоко любящий свою родину. Я нахожу трагизм нашего положения в том, что именно Вы должны были уйти. Что может ожидать страну, если такой консервативный, но просвещенный и благородный человек, как Вы, оказался не в силах нести бремя власти, если такой человек оказался в несоответствии с господствующей атмосферою?»
Член Государственной думы третьего созыва барон Черкасов писал: «Всю прошлую неделю с 24 января я провел в Москве на Дворянском собрании, в сутолоке его не сумел найти времени, чтобы сказать Вам, с каким смятением духа наблюдал я за событиями, разразившимися за последнее время. Прислушиваясь к тем толкам, которые породили эти события среди всех сознательных групп московского дворянства, я убедился, что такое же точно смятение, гнет стихийности, неизвестность будущего испытываются всеми, кто привык смотреть на мир Божий шире, нежели позволяет родная колокольня.
Еще более подавленности и смущения я вижу в нашем бывшем ведомстве (он был одно время управляющим акцизными сборами), где, прислушиваясь к голосу некоторых высокоавторитетных указаний, люди тревожно ставят вопрос: чего же теперь держаться? Как понимать и исполнять свой служебный долг? Как избежать нареканий и ответственности? Я не могу найти утешения по отношению к той потере, которую в Вас понесла моя бедная родина, которую я все-таки люблю больше, чем Вас и чем самого себя. Вы, конечно, вернетесь к власти, и тогда я не пожалею о Вас, а порадуюсь всей душой за Россию. Пошли только Бог, чтобы это случилось не слишком поздно».
Я глубоко сожалею о том, что место не позволяет мне поместить и многие, многие другие прощальные приветствия. Они представили бы немалый интерес.
Множество писем получил я из-за границы, но из них я упомяну лишь переданное мне германским послом Пурталесом собственноручное письмо германского имперского канцлера Бетмана-Голвега, присланное с отдельным курьером и написанное тотчас по получении в Берлине телеграфного извещения о моем увольнении. В этом письме канцлер писал мне между прочим: «Я всегда жил с моим глубоким убеждением, что Вы являетесь могущественным проводником экономического и культурного развития России и что сохранение дружественных отношений между нашими двумя соседними странами всецело соответствует той политической программе, которая была усвоена Вашими взглядами, как государственного человека. Я мог быть, поэтому, всегда
