его взгляды были всегда законом для его сына), и только под самый конец жизни он как будто несколько примирился с ним, но не проявлял уже и тени того внимания к нему, какое он оказывал прежде, в ту пору, когда император Александр III был наследником престола или в начале своего царствования.
С восшествием на престол императора Николая II Мещерский, как непосредственно, так и при помощи некоторых из лиц, стоявших в близких отношениях к его отцу, стал энергически добиваться возвращения себе былого доступа к государю, зная прекрасно, насколько юный император благоговел перед памятью своего отца. Его еженедельник «Гражданин» как-то разом оживился после временного потускнения. На его столбцах, в особенности после 1905 года, все чаще и чаще стали появляться статьи, посвященные разработке в кратких заметках вопроса о существе русского самодержавия, о его отличии от монархизма на Западе, о необходимости сохранения в своей неприкосновенности всех принципов прежней, исключительно одной России свойственной, «исконной царской власти», черпающей все свои силы в любви и преданности ей всего народа, как единственного носителя внедрившейся в него веры в то, что все величие его родины создано только царскою властью.
Во всех его статьях на эту тему неизменно повторялось, что одна царская власть радеет о благе народном. На единении царя с народом покоится все благополучие России. Все, что разрывает это единение, все, что взаимно удаляет друг от друга эти две единственно созидательные силы, должно быть пресечено в корне, ибо это создает самое вредное «средостение» и ведет коренные силы благополучия страны — к разрушению.
Эта тема становится, так сказать, коренным лозунгом политического верования «Гражданина», в особенности в смутные годы 1905–1906. Смотря по особенностям переживаемого времени, она или усиливается или ослабляется, но не сходит со столбцов еженедельника и держит внимание его читателей постоянно прикованным к этому символу веры. Во всяком случае, со столбцов газеты не сходит одновременно и тема, что самым ярким выразителем этих истинно русских начал является император Александр III. Его царствование дало именно России спокойствие после смуты и все то величие, которого она достигла только верностью указанным лозунгам.
Та же тема избирается в особенности в качестве руководящего мерила для оценки отдельных государственных людей, которых волна меняющихся событий выдвигает на вершину приближения к государю, ставит в первые ряды правительственной лестницы или приближает к центрам влияния на ход событий.
Одни считаются отвечающими провозглашенному символу, и потому их следует всячески возвеличивать. Другие, наоборот, признаются этим органом печати не вполне ему отвечающими и требуют еще особой проверки и наблюдения за их действиями, ранее, нежели им может быть оказано доверие. Третьи, наконец, хотя и достигли уже власти или даже признаются достойными ее, оказываются, однако, на самом деле склонными отойти от прямого пути, и их следует, поэтому, остерегаться или даже есть основание признать, что они не оправдали оказанного им доверия, и наступила пора заменить их другими, более надежными людьми.
Все суждения этого рода всегда сопровождались открытой квалификацией отдельных лиц, и с полною бесцеремонностью шла как бы биржевая котировка высшего правительственного персонала.
Следя за сменою событий нашей внутренней жизни по страницам «Гражданина», можно воспроизвести весь калейдоскоп сменяющихся «фаворитов» и «развенчанных» людей, и можно заметить в некоторые наиболее острые моменты известное соответствие фактических перемен в судьбе этих людей с суждениями о них «Гражданина».
Отсюда как-то невольно, мало-помалу, возникает впечатление о влиянии этой газеты, о доступности для нее, по крайней мере, достоверных сведений из центров действительного осведомления. Такое впечатление, в свою очередь, ведет в известных кругах к возникновению желания сблизиться с тем, кто так умело угадывает события, а, может быть, даже косвенно располагает возможностью направлять их. Отсюда — только один шаг до стремления людей приблизиться к этому очагу, до желания пользоваться им в своих личных интересах, до готовности идти по пути его советов и указаний.
Этою публицистическою деятельностью не ограничивается, однако, стремление князя Мещерского к распространению и углублению своего действительного или кажущегося влияния.
Ссылаясь все на ту же былую свою близость к императору Александру III, он начинает по всяким поводам, а часто и без малейших поводов, писать государю письма, навязывая свои взгляды на людей и на дела, и не смущается тем, что многие письма остаются долго, или даже вовсе, без ответа. Он продолжает писать и писать, добиваясь от времени до времени и личных аудиенций, которые приносили ему двойную пользу.
На них он старается устраивать свои личные дела или «радеть родному человечку», убеждая тем воочию свой антураж в своем исключительном положении, а еще более он широко рассказывает, направо и налево, что он говорил государю и что ему говорил государь, безотносительно к тому, отвечало ли это истине или нет, и этим снова вселял он не только в среду высших провинциальных чиновников, аккуратно ездивших к нему на поклон, но иногда и в среду многих высших столичных сановников такую же веру в его влияние. И таким образом, мало-помалу, строилось и распространялось убеждение, что с этим человеком, которого три четверти его знакомых не стеснялись характеризовать недвусмысленными эпитетами, следует очень и очень считаться, ибо через него так же можно достигнуть того, чего не добьешься прямым путем, как и ослабить чье-то положение наверху.
На худой конец, ему оказывали внимание и старались всякими путями и способами расположить его к себе или, по крайней мере, обезвредить его временами действительно немалое влияние не столько на дела, сколько на личные назначения, в проведении которых он особенно искусился.
Достаточно привести для характеристики хотя бы такой случай. В 1909 году истекало сочиненное самим Мещерским 50-летие его публицистической деятельности. Друзья и приспешники задолго до срока стали распускать слух о всевозможных милостях, которые посыплются по этому поводу «на главу маститого юбиляра» вплоть до назначения его членом Государственного совета, а сам он не постеснялся лично заехать к Столыпину и высказать свои вожделения, которые сводились, как всегда, к выдаче единовременной крупной суммы: он говорил прямо о 200 000 рублей.
Не проявлявший большого упорства в отношении денежных выдач, когда дело шло о той или иной политической комбинации, Столыпин передал мне об этом желании и просил ему помочь. Он сказал мне при этом, помню дословно его обращение: «Я такого же мнения о
