Тут Горемыкин допустил уже прямую неправду. Он отлично знал об этом рескрипте и сам участвовал в его составлении. Я имел самое точное сведение о том, что рескрипт писался на квартире Кривошеина, при постоянном участии самого Горемыкина и Барка, не раз переделывался и исправлялся, и окончательное редактирование его под руководством Кривошеина происходило при самом близком участии Горемыкина. Затем проект рескрипта не раз возился Барком к Мещерскому и кочевал обратно к Кривошеину, и сам Кривошеин, за два месяца перед тем болевший и не выезжавший из дома, стал выезжать и посетил больного Мещерского, за два дня до получения мной письма от государя. С ним виделся там близкий мне доктор Чигаев.
Рука Кривошеина сказалась, вероятно, и в том отличии, которое оказано было мне возведением меня в графское достоинство. Он знал об этом еще тогда, когда письмо государем мне не было написано, и мысль об этом пожаловании принадлежит, по всем вероятиям, именно ему. Многие приписывали ее императрице-матери, которая была ко мне очень расположена, но это совершенно неверно. Она и не подозревала о моей отставке и не могла вовсе говорить о каком-либо смягчении удара. Для Кривошеина же это отличие было чрезвычайно важно. Он хорошо знал, что для меня удаление было очень тяжело, в душе он отлично сознавал это, и, как исключительно ловкий человек, он прекрасно знал, что рано или поздно я узнаю о его участии в моем увольнении, но узнаю также и об оказанном мне почетном отличии, и сохраню, быть может, добрые с ним отношения, которые по теории «как знать, что может случиться в будущем» могут еще пригодиться.
Но наши отношения не сохранились, притом исключительно по моей вине, как разошлись совсем и наши дороги. Я остался в тени, меня совершенно игнорировали даже тогда, когда война могла требовать моего старого опыта, хотя бы для того, чтобы помочь избежать особых ошибок, если только это было возможно.
Когда после смерти графа Витте, в феврале 1915 года, освободился пост председателя Финансового комитета и возник вопрос о моем назначении, Кривошеин и Рухлов, состоявшие членами Финансового комитета, уговорили Горемыкина не допустить моего назначения и соединить эту должность, в целях объединения власти, с должностью председателя Совета министров. Так и было поступлено.
Такой же маневр проделан был впоследствии еще раз, в начале 1916 года, после удаления Горемыкина с поста председателя Совета министров и замены его Штюрмером. Под предлогом концентрации в одном лице поста главы правительства и председателя Финансового комитета последняя должность была поручена опять ничего не смыслившему Штюрмеру, и это в ту пору, когда было уже ясно, что война вела нас неуклонно к финансовой катастрофе. Лично мне не было никакого повода сожалеть об этом, и я упоминаю об этом только для полноты картины.
Под конец, впрочем, Кривошеину пришлось и самому убедиться в том, что он сильно ошибся в расчете на Горемыкина. Ему не удалось завладеть им и заставить его действовать по указке. Горемыкин оказался сильнее Кривошеина, хотя и ненадолго. Их дороги стали все больше и больше расходиться, а после знаменитого столкновения в Совете министров в августе 1916 года Кривошеину не оставалось ничего иного, как покинуть Министерство земледелия, незадолго, впрочем, до того, как закатилась окончательно звезда и самого Горемыкина.
Переменилось к Кривошеину и отношение императрицы еще до моей отставки, и из человека близкого, надежного и достойного полного доверия он перешел в стан таких же, не оправдавших оказанного ему доверия, как и многие другие, и в том числе я. Письма покойной императрицы дают немалое количество тому доказательств.
На особое место в кампании, веденной против меня, следует поставить графа Витте. Характеристике наших с ним отношений мне невольно приходится отвести несколько более места, так как на пространстве двадцати лет наших отношений было немало явлений, представляющих особый интерес.
Во всем, что написано уже мною, я не давал и не собираюсь давать в моих воспоминаниях оценки государственной и финансовой деятельности этого бесспорно выдающегося человека. Да это и не нужно, как я объясняю дальше.
Я расскажу только об участии графа Витте в таких действиях, которые привели к моему увольнению, и постараюсь выяснить, почему, действуя вначале за кулисами, он открыто стал затем на сторону моих противников, и какие пути избрал он для достижения своей цели.
Делаю это я не из каких-либо личных побуждений, а из убеждения, что это необходимо для выяснения тех условий, в которых проходила моя государственная работа и которые ярко отражают, как мне кажется, события минувшей поры.
Казалось, все слагалось так, чтобы между графом Витте и мною установились прочные добрые отношения и создалась почва для плодотворного сотрудничества. Но судьба судила иное, и притом не только за последний период моей активной работы, но и гораздо раньше, когда мне пришлось занимать более скромное положение. Начало наших взаимных отношений с графом Витте было не совсем обычное.
Мы встретились впервые задолго до той поры, которой посвящены мои воспоминания. Это произошло в стенах Государственного совета прежнего устройства, осенью 1892 года, вскоре после того, как С. Ю. Витте, после короткого времени управления Министерством путей сообщения, был назначен в августе этого года министром финансов, на смену тяжко заболевшего И. А. Вышнеградского. В начале того же года я был назначен статс-секретарем Департамента государственной экономии по сметной части.
Таким образом, начало осенней сессии Государственного совета 1892 года и, в частности, сметной его работы было порою первого применения С. Ю. Витте его взглядов на вопросы бюджета и финансового управления. Для меня это был также первый год моего близкого участия, в качестве докладчика Департаменту экономии вносимых министрами смет и в предварительной разработке возникающих по ним вопросов.
В этот год, ввиду смены руководителя финансового ведомства, члены Департамента экономии выразили пожелание, чтобы канцелярия несколько отошла от несвободных, до известной степени рутинности, прежних методов подготовления смет к докладу и развила составление справочного материала, облегчающего департаменту проверку сметных исчислений. Это пожелание вытекало столько же из не вполне обычных первых выступлений в Государственном совете нового руководителя финансового ведомства, отчасти же объяснялось частичным обновлением состава сметного отделения Государственной канцелярии в лице моем как нового статс-секретаря и приглашением на одну из должностей помощника статс-секретаря по моему представлению С. В. Рухлова,
