— Давид Сергеевич — сама заботушка.
Он разводит руками, дескать, так и есть, и я вздыхаю.
Некоторое время едем молча. Машина несется по ровной трассе, дети, утомленные перелетом и привыкшие к путешествиям на машине, начинают дремать.
— Я все равно не понимаю, как парень из станицы смог провернуть такое, — говорю решительно. — Кто тот человек, которого мы хоронили? Как вообще…
У Ромки изо рта вываливается соска, и я запинаюсь. Убираю ее в футляр. Прокашлявшись, продолжаю:
— Как вообще такое возможно?
Поднимаю глаза и смотрю на Давида. А тот… вдруг пересаживается ко мне.
Наши бедра касаются. Я отшатываюсь, будто обожглась. Он наоборот — нависает, сужая пространство, будто запирая меня в нем. Его голос звучит доверительно:
— Хочешь, я расскажу тебе? Всё. Как было и как есть.
Сердце мгновенно ускоряется. Я нервно сцепляю пальцы.
— Как дорого мне будет стоить это знание, полученное из первых уст? — пытаюсь иронизировать.
Он смотрит открыто и прямо в глаза, отвечает без раздумий:
— Останешься со мной.
Пронзает током. В горле пересыхает, я замираю, пока волнение раскаленной лавой растекается по груди. Заполняет всю до кончиков пальцев.
Давид касается моей ладони. Берет за руку. Тянет к себе.
В следующий момент я отстегиваю ремень безопасности. Едва тот щелкает, перекидываю ногу и забираюсь на Северянина. Седлаю его, как делала сотню раз в прошлой жизни. Длинная тонкая юбка безбожно задирается. Я обнимаю его за шею изо всех сил.
Тело к телу и жар, помноженный на два. Охватывает безумие. Я сжимаю этого человека в объятиях так крепко, как сжимала холодную подушку тысячу раз за сотни ночей. Его ладони без колебаний стискивают мои бедра, и я едва не скулю от удовольствия. Давид вдавливает меня в себя, я закрываю глаза, ощущая себя легкой как перо.
— Подушка, — жадно шепчу ему на ухо. — Чертова подушка ни разу не отвечала мне так. Я ненавидела ее всем сердцем.
Он шумно выдыхает. Прижимается губами к моей шее, целует. Я ощущаю его губы и язык. От влажного касания расходятся мощные разряды тока. Снова и снова. Они заставляют плавиться, умирать. Я зажмуриваюсь, впиваюсь пальцами в его плечи и… не без усилия отстраняюсь.
Он смотрит в глаза. Задавливает своей внутренней силой.
Смотрит не как бизнесмен из хорошей семьи, в его глазах сущая чернота. Лава затопила меня всю.
Мы ломано двигаемся. Касаемся щеками, его пальцы впиваются в кожу. Я ощущаю под собой каменное напряжение, и вздрагиваю. Медленно наклоняюсь, целую его в висок и выдыхаю на ухо:
— Это наши последние поцелуи. Оставь свои секреты при себе. Поздно.
Его твердость в паху как будто лишь усиливается от этого. Мгновенная реакция на меня или ситуацию. Это так дико, это из прошлой жизни. Я жила этим раньше.
— Мне тоже, — говорит он вполголоса. Смотрит в глаза. Уголок губ дергается в улыбке. — Ни разу не отвечала подушка.
Он слегка кривит ртом, когда разговаривает. Я касаюсь пальцем того места, где был некогда шрам. Веду по коже. Она немного другая на ощупь. Грубоватая.
Давид смотрит на меня в упор. В глазах голод и безумие. Член подо мной не почувствовать немыслимо, и я сдерживаюсь, чтобы не качнуться бедрами.
Волнения в венах больше, чем крови.
— Стало намного лучше, — говорю я шепотом.
Наклоняюсь и целую его в уголок губ. Сердце разрывается.
— Мне было адски больно, — признается он.
— Я не спрашивала.
— И бессмысленно, потому что без тебя.
Меня снова бросает в жар. Я дрожу всем телом, пока веду в последний раз по щеке. Наклонюсь и снова целую, выдыхаю, Давид губы приоткрывает.
Потом лишь отстраняюсь. Он делает усилие и первая попытка покинуть его колени заканчивает ничем. Вторая, хоть и с трудом, но приводит к успеху.
Мы снова сидим напротив друг другу. Со стороны — будто зачем-то поменялись местами.
Я поправляю юбку так, чтобы она скрывала ноги. Кожа горит. Он расстегивает верхнюю пуговицу на рубашке.
— Я замужем, — напоминаю. — Не забывай об этом, пожалуйста. Я сплю с другим.
— Часто? — зачем-то спрашивает.
— Он нежен.
Давид достает из кармана четки — те самые, которые я порвала при встрече. Протягивает.
— Это твое.
Принимаю. Они теплые от его руки.
— Починил, значит, — верчу в руках. — Я думала, ты забыл.
Машина заворачивает и сбрасывает скорость, пока не останавливается.
— Я ни о чем не забыл. Пару дней мы побудем в небольшом отеле. Потом переедем в более уединенное местечко, где мальчики смогут провести время на природе.
— Хорошо. Почему Монако?
— У меня здесь дела. У меня всегда есть дела, их поток никогда не останавливается.
— Хоть что-то в твоей жизни не изменилось.
Он слегка улыбается, открывает дверь и первым выходит из машины, поправляет ремень штанов, и лишь потом протягивает руку.
Пока Давид с водителем возятся с коляской, я отступаю на шаг, чтобы осмотреться. Солнце стоит высоко, заливая светом чистую, ухоженную улицу, выложенную идеально гладкой брусчаткой. Воздух здесь знакомый: солоноватый от моря, с легким ароматом дорогого кофе, доносящегося с ближайшей террасы.
Передо мной возвышается отель, и я не могу сдержать восхищения — на губах появляется улыбка. Уютное здание, белоснежные балконы, увитые цветущими растениями, названий которых я не знаю. На террасе первого этажа, затененной кремовыми зонтиками, отдыхают туристы — кто-то, несмотря на ранее время, уже пьет шампанское.
Все здесь словно создано для праздности: долгих прогулок по набережной, утренних круассанов и бокала просекко в тени зонтиков. Мне кажется, я понимаю, почему Монако. Нам предстоит многому научиться в плане организации комфортного, неспешного отдыха.
Спустя несколько минут водитель несет наши чемоданы к отелю, разбуженные дети хнычут в коляске, а мы с Давидом тщетно пытаемся их успокоить.
Но сегодня братья как никогда солидарны.
— Не выспались, — быстро говорю я, — в их возрасте туристам нет никакого дела до средиземноморского шика.
— В моем, в общем, тоже. Может быть, они голодные?
— Это дети, они всегда голодные, — подмечаю я. — Сейчас заселимся и сразу пообедаем. Можешь взять Ромку на руки? Пожалуйста.
Сама достаю из коляски Ярослава. Детское печенье есть в сумке, я одной рукой умудряюсь расстегнуть молнию, достать салфетку и протереть ладонь, а потом сунуть уже чистые пальцы в пачку. Угощаю ребят. Дети слегка успокаиваются, переключившись на еду, а я… в этой суматохе на улице перед отелем, стоя с салфетками и ребенком на руках, совершенно случайно роняю сумку! Бутылочки, печенье, косметичка… богатство мамы разлетается по асфальту.
Невезуха.
Пробую усадить Ярика в коляску, но куда там, когда Роман сидит так высоко у какого-то бородатого дяди. Страшно, но и любопытно. И Ярослав, мой спокойный ангел, видит брата и взрывается криком. Да боже мой!
— Сынок, я соберу сумку и сразу возьму тебя…
— Давай его мне в другую руку, — предлагает Давид.
— Пойдешь к непредсказуемому чужому и, очевидно, опасному дяде? — уточняю.
— Спасибо за презентацию, — благодарит Давид.
— Пожалуйста… пойдешь? Да? Серьезно?
Ярик кивает, и мне ничего не остается, как вручить Северянину второго младенца. Освободив руки, приседаю и поспешно собираю вещи.
— Это обычная ситуация у нас, поэтому… Надя странно на меня посмотрела, когда я заявила, что полечу на форум одна… — бормочу я. — Очень странная. Мы снова палимся.
— Вкусно? Серьезно? Дашь попробовать? — тем временем спрашивает чужой опасный дядя у моих воспитанных мальчиков.
И те оба, наивно улыбнувшись, совершенно не жадничая протягивают лакомство. Размокшее печенье.
Оно, разумеется сыпется и мажется. Картина становится настолько забавной, что я… просто не могу не рассмеяться.
— Спасибо, какая щедрость. Достаточно… ладно, спасибо, очень вкусно. Давай еще, — посмеивается Давид, угощаясь.
