– Живой? – забеспокоился Ярополк.
– Может, живой, а может и нет, – откликнулся воевода Претич.
Варяжко, недовольно проворчал:
– Надежа – добрый коваль.
– Ой, беда! – притворно зарыдал Ногут. – Некому теперь подковать мою старую хромую кобылу! Увы, увы, помер кузнец!
– А он вроде и не собирается помирать, – с усмешкой заметил воевода Свенельд.
И действительно, Надежа пошевелился и начал медленно подниматься. Все молча следили за тем, как он встал на ноги и побрел, покачиваясь, к кузнице. Только когда Надежа скрылся с глаз, князь удовлетворенно произнес:
– Значит, не остался я без коваля.
– Живуч Надежа! – воскликнул боярин Явтяг Гунарев.
А Турила тем временем зазывал нового соперника, однако никто не горел желанием заменить собой побитого кузнеца.
– Не страшитесь, добры молодцы! – кричал силач. – Стрелами Перуна клянусь, убивать никого не стану, а лишь токмо помну легонечко! Ну, кто желает показать свою силушку!
Желающих опять не нашлось.
– Эх, был бы я помоложе! – воскликнул Претич.
Он, на самом деле, когда-то мог посоперничать с таким силачом, как Турила, потому что обладал немалой силой, о которой в Киеве ходили легенды. Но годы взяли свое, и хотя у Претича спина по-прежнему была прямой, а поступь осталась твердой, его руки ослабли.
– В прежние лета и я полез бы с кем угодно в драку, – подал голос невысокий, но жилистый Варяжко. – А нынче настал черед младых парней. Да вот беда – теперешняя молодежь больно робка. Свенельд, а почто твои сыны не желают померяться силами с Турилой? Они оба молодцы хоть куда!
«Молодцы хоть куда» сидели на лестнице. Старший сын воеводы Свенельда, двадцатилетний Лют, занимал один всю верхнюю ступеньку. Он был хорош собой: высокий, прекрасно сложенный, с белокурыми кудрями. На его лице застыло надменное выражение, губы постоянно кривились в усмешке. Совсем иначе выглядел младший Свенельдович, восемнадцатилетний Мстиша – долговязый и нескладный малый, у которого лицо было густо покрыто веснушками, а темно-русые волосы торчали, как солома. Похожими у братьев были только скандинавские носы да льдисто-голубые глаза. Лют удался в отца, Мстиша же имел больше общих черт с русской родней по матери, поэтому Свенельд относился к старшему сыну лучше, чем к младшему, видя в нем истинного своего наследника. Если любимый отпрыск почти ни в чем не знал отказа, то его брат постоянно страдал от скупости родителя. Вот и на праздник Лют явился в отороченной мехом куницы черной войлочной шапке, вышитой золотыми нитями зеленой свите и бирюзовом корзно с рубиновой застежкой. Мстиша же был одет довольно-таки просто и не имел на себе дорогих украшений.
На слова пестуна князя Свенельдовичи прореагировали по-разному: младший покраснел до корней волос, старший и ухом не повел. Отец вступился за них:
– Не того полета птицы – мои сыны, чтобы на потеху хвастаться силой.
– Понятное дело, они у тебя – орлы, а мы все – воробьи, – хмыкнул Варяжко.
Свенельд презрительно от него отвернулся.
Мало кто уже помнил о том, что эти двое были когда-то большими друзьями. Тридцать пять лет назад они вместе прибыли из далеких северных земель в Киев во главе большого отряда. Свенельд быстро возвысился при княжеском дворе, но Варяжко, которого в те времена звали Эгелем, так любил друга, что нисколько ему не завидовал. Разногласия у них начались после гибели князя Игоря, когда княгиня Ольга назначила Свенельда пестуном княжича Святослава. Молодой варяжский воевода так возгордился, что перестал считаться со своими товарищами. Варяжко решил попенять другу за его спесь, но Свенельд повел себя заносчиво, из-за чего разговор обернулся крупной ссорой, растянувшейся на многие годы.
По-разному сложились судьбы двух бывших друзей. Свенельд после десяти лет службы окончательно пустил корни в Киеве, женившись на дочери одного из бояр. Варяжко семьей не обзавелся, и ничто не мешало ему вернуться на родину, но он сам не зная почему, оставался на Руси. Час терпеливого скандинава настал, когда княгиню Ольгу сменил ее сын. Святослав не любил Свенельда и, используя его военные таланты, ничего ответственного ему не поручал. Положение же Варяжко заметно улучшилось: вначале он попал к князю Святославу в советники, затем стал пестуном княжича Ярополка. Свенельд с завистью наблюдал за возвышением своего бывшего друга, а тот, в свою очередь не простил Свенельду старой обиды и при каждом удобном случае старался задеть его самолюбие.
– Значит, в Киеве остался один богатырь – я! – воскликнул меж тем Турила. – Ай-ай-ай! Не с кем мне силушкой помериться!
– А может все же твои орлы расправят крылья да поклюют Турилу? – продолжал усмехаться Варяжко.
Свенельд хотел было ответить, но, не успел, потому что сидевший рядом с его младшим сыном молодой мужчина поднялся, отдал Мстише шапку, снял корзно, стащил с себя свиту и медленно направился к Туриле.
– Ух, ты! – воскликнул князь. – Кажись, Блуд желает показать свою силу!
Молодец, которого Ярополк назвал Блудом, был не очень могучего, но довольно крепкого телосложения. В каждом его движении чувствовались ловкость и сила.
– Хорош! – воскликнул воевода Стегги Етонов. – Весь в своего деда, Воиста!
Ему возразил боярин Мутур Утин:
– Ликом Блуд совсем не похож на Воиста.
Откликнувшийся на вызов Турилы смельчак был смуглолицым, черноволосым, чернобровым, кареглазым и широкоскулым. Почти все черты лица Блуда подтверждали его родство со степняками, и лишь курносость свидетельствовала о том, что в жилах молодого человека все-таки есть какая-то толика славянской крови.
– Ликом он, поди, удался в своего отца – печенежского князя, – заметил боярин Кары Тудков.
Ногут дурашливо пропел:
Чудной судьбы сей человек:Он то ли русич, то ли печенег.
– Да, уж чудная судьба у Блуда, – согласился с шутом Ярополк.
Судьба у Блуда, действительно, была необычная. За двадцать шесть лет до описываемых событий дочь боярина Воиста Войкова, красавица Умила, гуляя с подружками в лесу, попала в плен к кочевникам-печенегам, совершивших короткий набег на окрестности Киева. Обычно степняки продавали пленников в рабство, но дочь Воиста приглянулась печенежскому хану, и он оставил ее себе. Спустя год у Умилы родился сын, которого она назвала в честь отца Воистом, а хан дал ему имя – Барак. Четырнадцать лет мальчик прожил среди печенегов. Отец воспитал из него воина, а мать внушила сыну любовь к потерянной ею родине.
Однажды, когда Воисту-Бараку было двенадцать лет, его отец привез из очередного набега русского мальчика – такого слабого, что кое-кто предлагал его убить, дабы не возиться зря с заморышем, однако хан предпочел отдать маленького пленника своему сыну от киевлянки. Отрок оказался тоже киевлянином. Он был послан своим отцом, занимавшимся гончарным ремеслом, в степь за белой глиной, где и угодил к печенегам. Умила восприняла появление этого русского мальчишки, как весточку с родины, и вскоре полюбила его почти, как родного сына. Воист-Барак тоже привязался к пленнику. Юный киевлянин вырос в христианской семье и сам, несмотря на свой малый возраст, был ярым приверженцем Иисуса. Он с гордостью носил полученное при крещении имя «Фома», не желая откликаться ни на какие прозвища. Довольно скоро Воист-Барак и его матушка попали под влияние Фомы, чья любовь к Спасителю не оставила их равнодушными. Вначале Умила, а затем и ее сын пожелали стать христианами. Они готовились бежать вместе с Фомой в Киев и там окреститься, однако Умиле было не суждено вернуться на родину, потому что она внезапно скончалась от какой-то неведомой быстротекущей болезни. Не успел Воист-Барак оплакать мать, как лишился и отца, погибшего в одной из случайных стычек. Когда место умершего хана занял его старший сын, который по понятным причинам не любил своих братьев, Воист-Барак и Фома сумели осуществить давно ими задуманный побег. Покинув печенегов, отроки добрались до Киева, где были приняты с распростертыми объятиями родителями Фомы, почти потерявшими надежду увидеть сына живым. На следующий по прибытию день Воист-Барак окрестился в соборном храме Святого Ильи. Имя, данное ему при крещении, было – Петр.
Его попытка наладить отношения с родственниками по матери не увенчалась успехом. Отец Умилы, боярин Воист Войков, уже умер, а его сын и наследник, Прастен Воистов, наотрез отказался признать свалившегося, как снег на голову, племянника, обозвав его «Блудом». Данное дядей прозвище приклеилось к юноше намертво.
Сыну печенежского хана и киевской боярышни ничего иного не оставалось, как наняться в княжью дружину. И тут ему повезло: княгиня Ольга пожелала, чтобы он обучил ее внуков навыкам военного искусства печенегов. Блуд быстро нашел общий язык со всеми тремя княжичами и прекрасно справился с обязанностями учителя, однако, несмотря на успехи в порученном ему деле, он чувствовал себя чужаком, как при княжьем дворе, так и вообще в Киеве. Единственным человеком, кому Блуд мог довериться, был Фома.
