глаза. С улицы доносился беспрестанный рокот автомобильных моторов. Ветер бился в стеклянные балконные двери. Под закрытыми веками Эйнар видел, как в черноте вспыхивают разноцветные пятна, похожие на фейерверки, озарявшие небо над гаванью Ментона в прошлую субботу. Он слышал, как замедляется ритм его сердца. Чувствовал, как расплющивает пенис липкая лента пластыря. Из горла Эйнара вырвался легкий вздох. По рукам, по спине вдоль позвоночника побежали мурашки.
Вздрогнув, он превратился в Лили. Эйнар исчез. Лили будет позировать Грете этим утром. Это она будет прогуливаться с Хансом по причалу, заслоняя глаза от августовского солнца. От Эйнара останется лишь упоминание в беседе: «Он сильно скучает по Синему Зубу», – скажет Лили, и мир ее услышит.
И снова эта двойственность. Две половинки грецкого ореха. Две створки раскрытой раковины.
Лили вернулась в гостиную.
– Спасибо, что пришла так быстро, – сказала Грета. Она разговаривала с Лили вполголоса, словно боялась, что от резких звуков та рассыплется. – Садись сюда. – Грета взбила диванные подушки. – Одну руку закинь на спинку и смотри на ширму.
Сеанс длился все утро и большую часть дня. Лили, сидя в уголке дивана, рассматривала картину, выложенную перламутром на китайской ширме: рыбацкая деревушка, поэт в пагоде под ивой. Она проголодалась, но заставила себя не думать об этом. Раз Грета не прекращает работу, то и она не проявит слабости. Ради Греты. Это ее подарок Грете, единственное, что может дать Лили. Придется потерпеть. Дождаться, пока Грета скажет, что делать дальше.
* * *
Ранним вечером Ханс и Лили отправились на прогулку по улицам Ментона, останавливаясь у киосков, где продавались лимонное мыло, фигурки из оливкового дерева и засахаренный инжир в коробочках. Они говорили о Ютландии, о свинцово-сером небе и истоптанной кабанами земле, о семьях, что жили на одном и том же месте сотни лет, о многих поколениях близкородственных браков и неразбавленной крови, которая все густела и густела, в конце концов превращаясь в навозную жижу. После смерти отца Ханс стал бароном Аксгилом, но титул свой ненавидел.
– Вот почему я уехал из Дании, – пояснил он. – Аристократия вымерла. Будь у меня сестра, мать непременно заставила бы меня на ней жениться.
– Вы женаты?
– Увы, нет.
– И не хотите?
– Когда-то хотел. Была одна девушка, которую я мечтал взять в жены.
– Что же с ней стало?
– Умерла. Утонула в реке, – сказал Ханс и без паузы добавил: – На моих глазах. – Он заплатил старушке за жестянку с мандариновым мылом. – Но это случилось очень давно, я тогда был совсем мальчишкой.
Лили не знала, что на это сказать, и просто стояла в своем невзрачном платье рядом с Хансом посреди пропахшей мочой улицы.
– А вы почему не замужем? – поинтересовался он. – В моем представлении такая девушка, как вы, должна быть замужем и заниматься рыбным промыслом.
– Я не хотела бы заниматься рыбным промыслом. – Лили посмотрела на небо, пустое и плоское, безоблачное, совсем не такое синее, как в Дании. Солнце над головами Лили и Ханса испускало волны жара. – Думаю, я еще не скоро созрею для брака. Но вообще, когда-нибудь потом – да, пожалуй.
Ханс остановился перед торговым навесом, чтобы купить Лили пузырек апельсинового масла.
– У вас нет в запасе вечности, – заметил он. – Сколько вам лет?
Сколько лет Лили? Она была моложе Эйнара, которому почти сравнялось тридцать пять. Когда Эйнар уступал место Лили, время стиралось; исчезали годы, оставлявшие после себя морщины на лбу и сгорбленные плечи, годы, успокоившие и усмирившие Эйнара. В первую очередь обращала на себя внимание новая осанка Лили: ровная и уверенная. Второй отличительной чертой была ее мягкая пытливость. А третьей, если верить Грете, – исходивший от нее запах, свежий девичий запах.
– Предпочту умолчать об этом.
– По-моему, вы не из тех девушек, которые стесняются назвать свои годы.
– Вы правы. Мне двадцать четыре.
Ханс кивнул. Возраст стал первым выдуманным фактом о Лили. Произнеся эти слова, она ожидала, что ложь вызовет в ней чувство вины, а вместо этого ощутила себя свободнее, точно в конце концов признала неприятную правду. Лили действительно двадцать четыре; конечно же, она не так стара, как Эйнар. Скажи она, что ей тридцать четыре, Ханс счел бы ее странной лгуньей.
Ханс заплатил продавцу. Пузырек был прямоугольный, коричневый, корковая пробка – с кончик мизинца Лили. Она попыталась открыть пузырек, однако пробка не поддавалась.
– Поможете? – обратилась Лили к Хансу.
– Вы вовсе не такая беспомощная, – сказал он. – Попробуйте еще разок.
Лили подчинилась и со второй попытки вытащила пробку. Аромат апельсинов заполнил ее ноздри, навеяв мысли о Грете.
– Почему я вас не помню? – спросил Ханс.
– Вы уехали из Синего Зуба, когда я была еще совсем малышкой.
– Да, наверное. Но Эйнар никогда не говорил, что у него есть такая очаровательная кузина.
Дома Лили вновь застала Грету в гостиной.
– Слава богу, ты вернулась! – воскликнула Грета. – Я хочу еще поработать.
Она повела Лили, все еще сжимавшую в руках свертки с мылом и апельсиновым маслом, к горбатому дивану, усадила среди подушек и, обхватив ее череп растопыренными, как грабли, пальцами, повернула голову Лили
