в сторону китайской ширмы.
– Я устала, – сказала Лили.
– Тогда поспи, – предложила Грета, чей халат пестрел жирными пятнами серебряной и розовой краски. – Просто положи голову на руку и отдыхай. Мне нужно еще немного времени.
На следующий день Ханс ждал Лили у входа в дом. Они снова прогулялись вверх по узким улочкам, окружавшим церковь Сен-Мишель, затем спустились в гавань и понаблюдали, как двое рыбаков выгружают свой улов – свежепойманных морских ежей. В конце августа Ментон изнывал от зноя, воздух был неподвижным и влажным. Не сравнить даже с самым теплым летним днем в Копенгагене, подумала Лили. И поскольку она еще не сталкивалась с такой погодой – как-никак, это была ее первая заграничная поездка, – то находила жару изнуряющей. Стоя рядом с Хансом, который глядел на мокрую рыболовную сеть, полную морских ежей, она чувствовала, как липнет к спине платье и как близки их с Хансом тела; казалось, его пальцы касаются ее руки, плавящейся на солнце. Это в самом деле его рука или что-то другое – дуновение горячего ветра?
Двое цыганят, мальчик и девочка, подбежали к ним и стали настойчиво предлагать фигурку резного слоника.
– Настоящая слоновая кость, – уверяли они, показывая на бивни слоника. – Для вас скидка!
Дети, маленькие и смуглолицые, таращились на Лили так, что под их взглядами она почувствовала себя неуютно.
– Идемте, – сказала она Хансу, который положил руку на ее взмокшую поясницу и повел прочь. – Пожалуй, мне лучше прилечь.
Дома, однако, уже ждала Грета. Она усадила Лили на диван перед мольбертом и сказала:
– Не шевелись. Я еще не закончила.
Назавтра Ханс повез Лили вверх по горной дороге в Вильфранш[30]. Из-под спицованных колес его спортивного автомобиля вниз, в море, сыпались ракушки.
– В следующий раз не оставляйте Эйнара в Дании! – прокричал он тем же дребезжащим голосом, что был у него в детстве. – Даже старине Эйнару нужен отдых!
Теплый ветер дул Лили в лицо, и к вечеру она снова ощутила дурноту. Хансу пришлось снять номер в отеле «Л’Универ», чтобы она могла немного полежать.
– Я буду внизу, возьму себе кофе и рюмочку анисового ликера, – сказал он, приподнял шляпу и удалился.
Позднее, покинув тесный номер и спустившись вниз, Лили нашла его не в вестибюле отеля, а по соседству, в ресторане «Де ля Режанс». Она еще не совсем пришла в себя и просто сказала:
– Порой я сама не понимаю, что со мной происходит.
В другой раз Ханс и Лили поехали в Ниццу, чтобы побродить по антикварным лавкам и приобрести несколько картин.
– Почему Грета никогда не составляет нам компанию? – полюбопытствовал он.
– Она всегда занята своими портретами, – ответила Лили. – Грета трудится с невероятным упорством, она гораздо упорнее, чем Эйнар. Однажды она прославится, вот увидите. – При этих словах Лили почувствовала на себе взгляд Ханса и удивилась: такой мужчина – и вдруг прислушивается к ее мнению.
В одной из лавок, где хозяйничала старушка с мягким белым пушком на подбородке, Лили обнаружила овальный посмертный портрет юноши с закрытыми глазами и странным румянцем. Она купила его за пятнадцать франков, а Ханс моментально перекупил у нее картину за тридцать.
– Сегодня с вами все в порядке? – осведомился он.
Каждый день перед встречей с Хансом Лили позировала Грете, сидя на диване. Она листала книгу о птицах Франции или гладила Эдварда IV, которого клала себе на колени, – иначе, если руки были не заняты, у нее начинали нервно дрожать пальцы. За исключением шума, доносившегося с улицы, в квартире стояла тишина, а часы на каминной полке тикали так медленно, что Лили по крайней мере один раз за сеанс вставала и проверяла, не закончился ли у них завод. Потом она укладывала голову на перила балкона и ждала, когда у дверей появится Ханс. Он взял привычку кричать с улицы: «Лили! Выходите скорее!» – и она бегом преодолевала все семь пролетов выложенной плиткой лестницы, слишком торопясь, чтобы дожидаться лифта.
А перед тем Грета радостно хлопала в ладоши и восклицала:
– Да, вот так! Сохраняй выражение лица – это именно то, что мне нужно. Лили ждет, ждет Ханса.
Как-то раз Лили и Ханс сидели в уличном кафе у подножия лестницы, ведущей к церкви Сен-Мишель. Пятеро или шестеро цыганят в замызганной одежде подбежали к их столику и стали предлагать открытки с фотографиями пляжей Лазурного Берега, вручную раскрашенные цветными карандашами. Ханс купил для Лили целый набор.
Стояла духота, солнце припекало затылок Лили. Пиво в ее бокале начало темнеть. Неделя ежедневных встреч с Хансом наполнила Лили надеждами, и теперь она терзалась вопросом, что он думает. Ханс гулял с ней по набережной, брал ее под руку; Ханс, с его мрачной усмешкой и развевающимися на ветру льняными рубашками, с его бронзовой кожей, постепенно темнеющей на августовском солнце, и давным-давно позабытым прозвищем Вельнёд – этот самый Ханс общался с Лили, но не с Эйнаром, которого не видел с самого детства. Лили, а не Эйнар ощущала прикосновения шершавых кончиков его пальцев.
– Я очень рада нашему знакомству, – сказала она.
– Как и я, – ответил он.
– И этой возможности узнавать друг друга все лучше и лучше.
Ханс кивнул. Он перебирал открытки, передавая Лили те, что понравились больше всего: муниципальное казино, цитрусовая роща под горой.
– О
