– Кого? – нелюбезно спросил мужчина.
– Как кого? Это моя квартира. Вы кто такой?
Мужчина осмотрел Сержа, его избитое лицо, спутанные волосы, непрезентабельную одежду:
– Квартира моя. Купил. Все документы есть. Хозяин продал.
– Какой, к черту, хозяин? Я хозяин! Вытряхивайтесь из моей квартиры!
Мужчина полез в карман, достал мобильник, набрал номер:
– Слушай, какой-то бомж пришел, говорит, его квартира. Может, сбежал из психушки? Подходи, разберись, будь другом. – Мужчина спрятал телефон. – Мой тебе совет, беги отсюда. Сейчас сюда придет участковый, он тебе все объяснит. – И захлопнул дверь.
Серж собирался было снова звонить, стучать, рваться в свой дом. Но раздумал – не исчезало чувство опасности, которая невидимо гналась по пятам. Он решил отправиться в жилищную контору и там разрешить дикое недоразумение, подтвердить свои права на квартиру.
Он вышел из подъезда и столкнулся с участковым Петром Петровичем. Обрадовался его статной фигуре, простому крестьянскому лицу, полицейской форме, которая предполагала власть, справедливость, закон.
– Сергей Александрович? – изумился участковый, всматриваясь в бородатое лицо Сержа. – Едва вас узнал!
– Петр Петрович, какая-то чепуха! Дичь какая-то! Звоню к себе, какой-то жилец в моем доме, армянин, азербайджанец, не знаю! Говорит, его квартира! Купил! Прежний хозяин продал! Да ведь это я, я прежний хозяин! Как я мог продать? Надо разобраться! Пусть выметается к чертовой матери!
Серж возмущался, торопился объяснить, звал участкового в дом, чтобы вместе с ним выдворить нахального кавказца.
– Сергей Александрович, но ведь этот Карапетян Ашот Аванесович действительно купил у вас квартиру. – Участковый смотрел на Сержа искренними голубыми глазами. – Он показывал мне договор о купле-продаже, где вы передаете ему в пользование проданную вами квартиру. Мне сказали, что вы срочно переехали в Лондон. Я еще удивился: многие переезжают в Лондон, чего им в России-то не живется!
– Да какой Лондон! Меня похитили, хотели убить! Я только что спасся! Мне нужно написать заявление! Здесь действует целая мафия, огромная, страшная! Похищает людей, изымает квартиры! Какая-то жуткая секта, поклоняется Черному солнцу!
– Подождите, Сергей Александрович! Вам нужно немедленно в отделение полиции, к оперативнику. Лучше всего к Вострикову. Сейчас позвоню, узнаю! – Он извлек телефон: – Андрей Гаврилович, это я, Петр Петрович. Ну да, это я. Тут такая история интересная вышла. Сейчас к тебе подойдет Молошников Сергей Сергеевич. Да, тот самый. Уж ты его встреть, выслушай повнимательней. Помоги составить заявление. Да нет, прямо сейчас. Ну, ты и сам все знаешь.
Участковый отошел на шаг, что-то объясняя своему собеседнику. А у Сержа вдруг возникло страшное прозрение. Какая-то тень прошла по лицу участкового. Какая-то прозрачная мгла. Какая-то ложь затуманила на мгновение искренние голубые глаза, в которых что-то сверкнуло, быть может, отточенная фреза, свистевшая у лица Сержа, или отблеск металлической колеи, по которой катила вагонетка, или мерцание светильника, когда начинала выть сирена и по тоннелю мчалась гиена с окровавленной пастью. Смертельная опасность вдруг надвинулась на Сержа, и он, сначала на цыпочках, пока, отвернувшись, говорил участковый, потом все быстрей, скачками, стремительно побежал, спасаясь, слыша за спиной:
– Сергей Александрович, куда же вы, стойте! Стойте, я вас прошу! Кому говорю, стоять!
Он бежал дворами, из подворотни в подворотню, мимо старых фасадов, помоек, гаражей, туда, где в прогале мерцала и переливалась Большая Дмитровка, катили машины, валила толпа и он был неуловим.
Он шел в толпе, переходил улицы перед бамперами залипших в пробках машин. Нырял в магазины и следил, нет ли за ним погони. Останавливался перед витринами, в которых переливались роскошные меха, струились драгоценности, и искал в отражении следившего за ним наблюдателя. И снова принимался бежать.
Мир, его окружавший, был полон угроз. Был мнимый. Был воплощением лжи и притворства. Таил смертельную опасность, которая могла возникнуть внезапно: из витрины книжного магазина, из затемненного окна «мерседеса», из меховой шапочки проходившей мимо прелестной женщины. Только внешне мир был нарядным, благополучным, полным энергичных, оживленных людей, красивых фасадов, веселых, солнечных наледей. Под этими наледями, под нарядными шляпками, под лепниной холеных фасадов таилась черная бездна, блестела подземная колея, катила постукивающая на стыках вагонетка и разбитая голова белоруса, увенчанная черными цветами, бессильно клонилась к плечу.
Мир, в котором он прожил долгие благополучные годы, полный развлечений, увлекательных встреч, изысканного творчества, вдруг обнаружил свою адскую сущность. Тат Керим Вагипов и китаец Сен. Вавила и участковый Петр Петрович. Оперативник Востриков и служащие жилищной канторы. Прокуроры и судьи. И министры, один из которых был у тата на содомской вечеринке. Режиссеры, один из которых пил из уст Керима Вагипова ядовитую пену. И священнослужители, один из которых посадил на отточенный кол несчастную старуху. Все составляли единую секту, входили в преступное братство, захватившее магазины, театры, полицейские участки, Кремль – всю Россию.
Все, что блестело вокруг, переливалось, мерцало, пленяло глаз, – все это было тонкой кожицей, под которой скрывалась отвратительная ненасытная личинка, полная смердящих соков.
Глава четырнадцатая
Серж в изнеможении прервал свой бег и кружение на незнакомых улицах, примыкавших к Савеловскому вокзалу. Начинало смеркаться. Болела избитая голова. Мерзли промокшие ноги. У него больше не было дома, где бы он мог согреться и уснуть. Не было друзей, каждый из которых мог оказаться Вавилой. Не было заступников в полиции и суде, где его снова могли скрутить и отправить в ужасное подземелье под свистящие кромки фрезы. Город, куда он вырвался на свободу, был преддверием ужасного подземелья. Был местом, где начиналась спираль башни Татлина, уводившая своими кольцами в ад.
Он почувствовал голод. У него оставались деньги, и он зашел в магазин и купил буханку ржаного хлеба и пачку молока. Петлял среди сумрачных дворов, отыскивая безопасное место. Этим местом оказался угол двора возле помойки, где лежали какие-то запорошенные снегом бетонные плиты, стояли ящики с мусором и две подворотни, выходящие на две разные улицы, оставляли выбор для бегства.
Серж пристроился возле плит, отламывал куски от буханки, запивал молоком из пакета. И вдруг ощутил невероятное наслаждение от этой простой еды после мерзкого пойла, которым его кормили в неволе. Жевал хлеб, смакуя его ржаные ароматы, душистый вкус мякоти. Пил и не мог напиться, глотая целомудренную сладость молока. Эта чудесная простая еда подсказывала ему, что в мире еще существуют области, не захваченные тьмой. Что таинственная сущность, которая даровала ему жизнь, теперь послала ему этот насущный хлеб, она где-то рядом, следит за ним с вечернего неба, зеленеющего среди крыш.
Его испугал звук шагов, невнятное бормотание. Человек подошел к помойке и заглянул в бак. Серж уже собирался бежать, когда навстречу человеку из железного бака выскочила кошка с яростным хрипом. Застыла в воздухе с растопыренными лапами и ненавидящими огненными глазами – и умчалась. Серж раздумал бежать, чтобы не уподобиться этому бездомному зверю.
Человек между тем ковырялся каким-то крючком в мусорном баке, и были слышны его бормотания:
– Ты кошка, а дура. Сколько раз тебе говорил, очередь соблюдай. Сперва меня пропусти, а потом уж сама иди. Я твоего не возьму. У меня свой интерес, у тебя свой. Нам в этой жизни делить нечего.
Тревога Сержа прошла. Перед ним был бомж, который едва ли бы включен в «черное братство». Он принадлежал к тем немногочисленным явлениям города, где еще не укоренилось зло. Как не укоренилось оно в ржаном хлебе и молоке. И в зеленом гаснущем небе, с которого за ним наблюдали.
– Вот ведь, интересное дело, люди выбрасывают все самое полезное для жизни. Лампу дураки выкинули, под которой, может, Есенин стихи писал. У меня ее на рынке оторвали с руками. Или, к примеру, шляпу выбросили, а я в этой шляпе на Никиту Михалкова похож. Или вчера чемодан достал, хороший, крепкий. Его чуть помыть, подкрасить, и хоть в Америку поезжай.
Бомж напоминал экзотического попугая. Мех на его шапке был изумрудного цвета. На нем были ярко-рыжая замусоленная куртка, красное, скомканное кашне, узкие, дудками, брюки, из которых торчали огромные солдатские башмаки, быть может воевавшие в Ираке.
Серж испытывал к бомжу странную благодарность за то, что его вид не внушал ужаса, не заставлял бежать и скрываться. Рядом с ним было спокойно. Его появление свидетельствовало, что поблизости нет врагов и ничто не угрожает жизни.
– А ты что, парень, бомжуешь или только собираешься? – Бомж обернулся к Сержу.
