времен золотого хипповского века. Для тех, кто поднимается по шоссе, оно отмечает въезд в страну фриков, выезд – для тех, кто спускается. Дорога впереди выпрямляется, перепады сглаживаются, и уже через минуту она пересекает Сансет-стрит и присоединяется к красно-белому автомобильному паломничеству в никуда. Ее несет поток света. Тропический неон поглощает ее.
Ресторан находится в Беверли-Хиллз. Время от времени Рики ударяется в фанатизм по какой-нибудь малоизвестной национальной кухне или какому-нибудь мексиканскому местечку, описанному где-нибудь как поражающее своей аутентичностью, и тогда они все покорно выдвигаются в Лонг-Бич или Калвер-Сити. Но все-таки по большей части он питает слабость к старой доброй роскоши. Он любит коктейли, стейки, услужливого парковщика, симпатичных официанток и метрдотеля, который знает, кто есть кто, и всегда предложит столик, за которым можно уединиться, но при этом получить свою долю восхищения. Джо подъезжает к ухоженной дорожке, подсвеченной прожекторами, стилизованными под каменные японские фонарики, и какой-то парнишка, напоминающий сильно разбавленную версию молодого Тони Кертиса, бросает насмешливый взгляд на ее «Фольксваген». Но как только выясняется, что она тоже в некотором роде принадлежит к этому окружению, начинает поспешно перед ней пресмыкаться. Она находит всю компанию в приватной («приватной») беседке у бассейна. Приземистое, вытянутое бунгало из тика, освещаемое голубоватыми бликами с поверхности воды, находится вне зоны слышимости других посетителей, но вместе с тем решетчатые окошки и жалюзи расположены так, чтобы досуг рок-звезды во всех возможных позах оставался на виду.
Она приходит последней или одной из последних. Стол уже заставлен бокалами и едой, а Рики сидит посередине, точно Иисус на «Тайной вечере», с обеих сторон окруженный стайками людей, склонившихся в его сторону и ловящих его слова, пусть даже периодически они переключают внимание друг на друга, чтобы потрепаться об отвлеченных вещах. Она не очень хорошо со всеми знакома, даже несмотря на то что они все уже вторую неделю работают вместе. Вот Си, менеджер Рики, и его спутница, блондинка, изо всех сил стремящаяся вывалиться из укороченного топа. Вот Джонсон, грубоватый басист, которого она недолюбливает. (На все предложения Рики добавить в треки немного соула, он просто молча вздергивал бровь.) Вот Рубе́н, продюсер лейбла; а там Эд, собственный продюсер Рики и его фаворит, приглашенный, чтобы усложнить территориальное деление. Вот Мелисса, личная ассистентка Рики, XSдевушка из Нью-Йорка. Еще там сидит звукорежиссер из «Аврора Студиос», которого начиная со второй встречи приглашают каждый раз по настоянию Рики, убежденного, что надо быть на короткой ноге со звукачом и его ассистентом, коротко стриженной, опиумно бледной лесбиянкой, которую, в общем-то, интересно послушать, когда она не прячется в туалете. Чуть подальше располагается постоянно сменяющаяся команда сессионщиков, к которым технически относится и Джо, не считая того факта, что на самом деле нет. Ближе всех – фактически прилепившись к Рики с правой стороны, как пятифутовый бронзовый уплотнитель от сквозняка, – сидит его нынешняя девушка, двадцатидвухлетняя Анжелина из Буэнос-Айреса, разыгрывающая очередную партию своего душного моноспектакля «Вечная кокетка». Она пожимает плечами, она надувает губы, она закатывает глаза. Она ковыряет его рубашку заостренными алыми ногтями. Сам же Рики стряхивает пепел в фужер с недопитым «Дом Периньоном» и ерошит свои платиновые, с дорогой укладкой волосы торчком.
– Здоро́во, лягушонок, – говорит она.
– Здоро́во, Джо! – говорит он, поднимая взгляд. За семь лет, проведенных в Америке, его выговор приобрел универсальный акцент кокни-экспата. С ним было бы гораздо проще иметь дело, если бы она могла сконцентрироваться на том, как смешно он звучит, и не замечать того, как озаряется его лицо при виде ее.
– Что еще за «лягушонок»? – встревает Анжелина, глядя волком.
– Та просто старая шутка, крошка, – отвечает Рики и снова обращается к Джо: – Все в порядке? Думал, ты нас продинамишь.
– Просто надо было кое-что закончить.
– Ясно-ясно, – говорит Рики.
Он не спрашивает, что именно. Никогда.
– Ты нам здесь нужна, детка. Сама знаешь, без тебя никак.
Что в ней такого, без чего он не может обойтись, – вот в чем вопрос. Зачем она ему, что она для него? Когда-то это было очевидно. В тот золотой год, когда «Ра́кет» открыли для него Америку и они месяцами путешествовали по всему континенту, музыка была тем, что они делали вместе. Она была с ним каждую минуту, на сцене и вне ее, делила с ним постель в каждом гостиничном номере от Нэшвилла до Сиэтла. Это была их постель, не его. В Атланте они вместе пошли на воскресную службу в баптистскую церковь и вкусили госпелы прямо из источника. В Орегоне, в коттедже среди секвой, они всю летнюю ночь играли на мандолине, пока промеж невозмутимых красных стволов не заиграли зеленоватые лучи рассвета. В Уичитском «Хилтоне» он так беспощадно ее щекотал, что она описалась. В тот год она была… чем-то безымянным. Но вместе с тем чем-то большим, чем просто подружкой рок-звезды. Соавтором, лучшим музыкальным другом, верным слушателем, подельщицей во всех абсурдных перипетиях его славы. От Сан-Диего до Бостона она была таким же центральным и незаменимым членом группы, как и он сам. Но только не на бумаге, без каких-либо авторских прав, что сильно упростило ее вылет из группы, когда она забеременела (Бангор, штат Мэйн, сильная пурга), а он запаниковал, не захотел мириться даже с намеком на какую-либо стабильность и вдруг оказался не в состоянии находиться рядом с ней.
Но и совсем отпустить ее он не мог. У нее была вполне стабильная, хоть и мелкая по меркам Восточного побережья жизнь. Она больше не приближалась к хедлайнерам, но и без работы не сидела, а он добился настоящей славы, немного приукрасив свой белый блюз стразами глэм-рока. Но когда ему надо было что-то записать или когда он просто бывал в городе, он оставлял у нее на автоответчике бодрое, нетерпеливое сообщение, и она оказывалась с ним в студии или в постели, и они ненадолго снова селились в болезненном эхе ушедших дней, которое никто из них не мог до конца забыть. Это была не просто ностальгия. Будь это так, сопротивляться было бы проще. Между ними было что-то затихшее, изодранное в клочья, но все еще вполне живое. Незаконченное дело со слишком долгим периодом распада, в замедленном времени становящееся почти прозрачным.
На прошлой неделе они работали над хриплым шлягером, который она нашла полностью искусственным, куском пластмассового соула, созданного для того, чтобы домохозяйки закидали его трусиками. Он заметил скептицизм у нее на лице.
– Чего, не нравится?
– Не знаю… Какие-то леопардовые леггинсы от мира музыки, нет?
– Ой-ой! А что такого в леопардовых леггинсах?
Шутит, скалится, но на
