нет. Вот так нарастает чувство, облеченное в мелодию, объединяя мысль и звук.
Если бы это была настоящая студийная запись, а не домашняя импровизация, она бы написала партию для басов и для одиноко звучащего синтезатора. Но здесь только она и ее четырехтрековый рекордер, и там есть место только для гитары. Она хочет использовать три другие дорожки для вокала. Вот с ним-то придется повозиться, вот где надо будет передать всю палитру настроений. У нее уже есть идея. Не целиком – часть ее все еще не оформлена, недоступна и будет недосягаема, пока она не услышит мелодию целиком. Нежный вокал на двух дорожках, ее дуэт с ней же, звучащий с небольшим отставанием, чтобы эхо усилило песню, подчеркнуло тоскливую пустоту. На последней же дорожке она подпоет сама себе. Хор трех Джо: две впереди, лицом друг к другу, а третья подвывает поодаль. Дуу-уу, юуу-уу, йей-йей. Все так, как хочет она сама.
Тем временем земля уже совсем почернела, а небо вдалеке, цвета индиго, прозрачное, кинематографичное, словно беззастенчиво ждет, когда засияют прожекторы и зазвучат литавры. (В этом и есть самая главная проблема жизни на Голливудских холмах. Реальность так и тянет в сторону клише, особенно когда сумерки сглаживают дневной налет Лос-Анджелеса, украшая многочисленные одноэтажные шлакоблоковые здания винотек и поручительских фирм светом фонарей и сиянием неба.) Она смотрит на часы. Нет времени этим заниматься. Но есть время начать. Если она поторопится. И если сможет не дать этой поспешности проявиться в собственном голосе.
Вторая дорожка. Подключить микрофон. Достать блокнот, где она начала набрасывать и зачеркивать слова песни. В свете мигающих лампочек рекордера ей едва удается разглядеть, что там написано, но поблизости обязательно должна быть бумага, даже если слова она берет в основном из памяти. Еще одна кристаллизация, еще одна дверь, ведущая к тому, что только начало оформляться. Распеться без записи под гитарный трек, чтобы определить высоту. Вот так пойдет. Не забыть нажать кнопку «Синхр», чтобы между фонограммой и голосом не закралась случайная рассинхронизация в одну двенадцатую секунды. Ошибка в данном случае будет не просто невинной игрой со временем, а, скорее, столкновением мизинца с временным откосом. Вдох-выдох. Постараться отогнать все ночные тревоги и поймать серый, серебристый и коричневый – мелодию тоски по тому, что ушло; ощущение удаленности всего, чему ты дашь имя. Снова становится жарко, словно с уходом солнечного света все воздушные потоки на холмах замерли. Лос-анджелесская ночь наступает. Джо отпускает «Паузу» и подает голос: тихий, лишенный надежды, летящий прямо в жаркую темноту.
Любовь, что мы не познали,
Росток, что не загубили,
Может стать деревом с живыми цветами.
В следующий раз повезет,
Больше беда не придет,
И не лопнет та нить между нами.
Потом припев, и сила, которую успел набрать голос, снова устремляется вверх, тоскливо раскачиваясь туда-сюда. Почти срывается, почти дребезжит, эмоция почти на самой поверхности. И пока она погружается все дальше от поверхности, в настолько глубокое забвение, насколько может, туда, где ничто не может ее отвлечь, ей в голову приходит настойчивая мысль, что она (помимо всего прочего) могла частично украсть мотив Makin’ Whoopee Рэя Чарльза. Нет-нет-нет. Заткнись, голос разума. А ты – пой.
Надеюсь на Следующий раз, Цепляюсь за Следующий раз Все потому, что В этот раз…
Теперь добавить голосу силы: но не переусердствовать, а просто показать, насколько мощной будет эта строка, когда припев зазвучит второй раз и превратится в полногласное стенание разгневанной женщины. Немного. Сменить передачу. Наполнить. Усилить. И тем самым подготовить почву для тех слов, которые в этом месте подпоет ее второе «я».
… дуэт наш пою одна.
Сделать паузу. Пусть будет длиннее, чем кажется нужным, чтобы голос с других дорожек точно уместился. Если пауза окажется слишком долгой, она всегда может урезать ее во время обработки. И снова куплеты, но в этот раз сила голоса на протяжении всех строк должна уступать лишь последней строчке припева. Поднажми, Джо. Выпусти на волю Диву. Оглуши эту ночь яростью и отчаянием. Пусть серебристый и серый звенят, а коричневый резонирует.
Дождь шел стеной,
Когда ты сказал,
Что нам лучше порознь: тебе и мне.
Мы чуть-чуть помолчим,
А потом разбежимся
И станем историей: ты и я.
* * *
Что-то с историей, во всяком случае. Канем в историю? Исчезнем в истории? На этот раз мысль слишком настойчиво требует к себе внимания и сбивает ее с нужного настроя. Вся песня становится историей, исчезает, рассыпается, а ее место бескомпромиссно занимает тревога, которую Джо все это время старалась держать на расстоянии.
Черт. Нажать «Паузу».
Судя по часам, времени у нее все равно больше нет. Перемотать к началу, подписать запись «В следующий раз 1» и убрать к другим, в маленькую коллекцию идей, для которых (как ей кажется в моменты отчаяния) вечно или нет времени, или момент не тот, или запала не хватает. Она обещает себе, что точно закончит эту. А еще, напоминает Джо себе, она обещала, что даст послушать что-то из этого Рики, пока может с ним связаться. Пальцы нервно танцуют по полке. «В следующий раз» еще не готова. «Потерянную душу» ему вообще нельзя давать слушать. Она выбирает «Никто не виноват» – бодрый фанк о землетрясениях.
После быстрого душа и недолгих препирательств с собственным лицом в попытках навести марафет, она садится в свой «жук» и, открыв все окна, отправляется к подножию каньона. В этих местах, когда ночной воздух замирает и застаивается, можно или закрыться в доме с кондиционером, или ворваться в этот воздух, создав ветерок самостоятельно. Возможно, это как раз одна из причин, почему августовскими ночами шоссе забиты чуть ли не до полуночи, а на перекрестках бульваров собираются нетерпеливые очереди. Дело не том, что всем этим людям срочно понадобилось куда-то попасть. Они просто не могут оставаться неподвижными. Горячие порывы ветра, пропитанные запахом шалфея, обдувают ее на каждом повороте, снова и снова, пока она петляет по извилистой дороге. Двигатель гудит, как стиральная машинка, свет фар скользит и прыгает по мусорным бакам, почтовым ящикам, глинобитным стенам, корням сосен, выложенным неровным узором бортикам и стенкам бассейнов, остову старого фортепьяно, вытащенного на дорогу и отданного на заселение сойкам. Кажется, что оно стоит и выцветает там уже лет десять, со
