женой Иркой, которая была аж на восемь лет старше мужа. Ха-ха-ха, ей уже за шестьдесят!.. Долгоносов отвечал, что с Иркой все хорошо.
– А осечек не бывает? – пытал Евгенич. – Ну как бы возраст, серебряная свадьба отгуляна в прошлом году? Клево было, да? Стоят еще мои подсвечники али загнал?
Долгоносов отвечал, что осечек с женой не бывает, так как все уже на автомате, а вот со студентками иногда – видит око, да зуб неймет.
– А подсвечники ничего не сто́ят, так как за серебро нынче много не дают!
– Это восемнадцатый век, придурок! Виагрочку прикупи!
– В ломбарде платят только за вес!
– Да я сам у тебя их куплю!
Дальше Евгеничу продолжать разговор с Долгоносовым не захотелось, и он отключился от связи. Опять подумал о Вронской. Припомнил, как на автопилоте показывал ей свой дворец, как угощал коньяком с грильяжем в шоколаде… Потом провал, и… они уже в постели. Еще он вспомнил анатомию Вронской, вернее, часть ее, ту которая ниже пупка, куда… В общем, она была заросшая, как в старые добрые советские времена. Не то что у его девчонок – все гладенькое, будто и не росло ничего… В трусах потяжелело и Евгенич понял, что именно черный треугольник Вронской, мягкий, почти пушистый на ощупь, поднял его, пьяного и отупелого, на подвиги… От нее хорошо пахло, она была нежна какой-то выстраданной нежностью, занималась любовью с чувством, и Евгеничу было так хорошо, что он забылся и после освобождения заснул на ее груди. А она, умничка – вот что значит взрослая женщина! – уехала в Москву еще до того, как он ото сна очнулся…
Евгенич выпил еще соточку водки и подумал, не связать ли свое увядание с прекрасной Вронской, с которой есть тот самый пушкинский покой и нега арабских стихов. Его душа ответила: да, Вронская спасет, и мозг повелся за душой…
Через полчаса воспоминаний рука Евгенича потянулась к телефону, и он набрал двадцатилетку Юленьку с потрясающей жопой, светлыми глазами, велел ей быть в следующую пятницу и ни в коем случае, упаси бог, не брить пи…ду, да и подмышки тоже.
– Евгенич, ты что?!!
– Повышенная стипендия гарантируется! – обещал. – Ленинская!
Больше он никогда не вспоминал Вронскую.
Хворь
Семен Яковлевич Слепак после пятидесятилетнего юбилея затосковал отчаянно. Настолько сильно, что даже не понимал, что случилось. Все в его ареале обитания казалось налаженным до синхронности, арендный бизнес давал приличный доход, картины продавались в Европе с пылу с жару, дети выросли и были успешны, женщины имелись в достаточном количестве, чувствовал себя юбиляр физически хорошо, разве что где-то там по мелочи, – но вопрос «Что со мной?» в последний месяц был спутником Слепака двадцать четыре часа в сутки. Ему снились кошмары, но когда поутру, проснувшись в поту, он анализировал сны, в них ничего эдакого не обнаруживалось. Что со мной?!! Кризис среднего возраста? Да нет, он давно прошел, слава богу попрощались… Что делать в жизни, каких целей достигать, какие ставить перед собой, с кем жить, с кем пить, с кем спать – ничего из вышеперечисленного Семена Яковлевича в плохом смысле слова не будоражило. Он давно понял, что все, что было намечено в юности как финальные достижения жизни, случилось уже до тридцати пяти лет. Он построил дом, и не один, родил сына, и не одного, а деревьев посадил хренов лес! Бизнес его интересовал лишь как сопровождающее его художнической деятельности и благополучия семьи… И развелся Слепак с женой почти безболезненно – как только сыновья окончили три курса университета в Британии, – решив, что мальчики взрослые, и посчитав, что жизнь с женой без цели до самой смерти куда как сомнительная радость и ценность. Он совсем не собирался брать молодую жену, как думали ненавидящие его подруги жены, – Семен Яковлевич просто хотел жить, не ставя никаких целей. «Жить здесь и сейчас!» – частенько и с некоторым пафосом говорил он своим сыновьям по телефону, а друзьям – по субботам в бане. И те и другие соглашались, а уж он верил в это как в «Отче наш»… И тут на тебе! Женщин совершенно не хочется, картины писать не можется, сериалы надоели, даже в баню на еженедельную встречу с друзьями ходить перестал… Депрессия?.. Ну уж нет! Он никогда не впадал в депрессию, считая, что деконструктивизм в душе – вещь по меньшей мере странная. Опускать себя в черную мрачную яму добровольно – нет уж, извольте.
На всякий случай он зашел к знакомому психиатру, уже понимая: коли посетил врача – значит, точно не депрессия. Депрессия врача не ищет. Он коротко обрисовал доктору круг своих проблем, почти наизусть зная, что тот начнет ему советовать. Вполуха он выслушал, что занятия спортом пойдут на пользу, умеренное питание, поддержание сексуального здоровья – залог успешного вхождения в золотую пору человеческой жизни. Напоследок доктор наук осторожно предложил немного химии для поддержания хорошего настроения, но Слепак отказался наотрез и ретировался в подмосковный дом. Спортом он занимался регулярно – играл в гольф, сексом – даже часто, правда, до юбилея, а химия… Он разок-другой в неделю снюхивал дорожку кокаина, впрочем, никогда не увлекаясь порошком или чем-то там другим в таком роде. Так что химия – для химиков!
Попивая красное вино из собственного винного подвала на пять тысяч бутылок, он вдруг подумал, что так угнетающе на него может действовать скрытое физическое нездоровье. Вполне вероятно, что это мучительное состояние душевной маяты – сопровождение какой-то серьезной болезни, даже, может быть, очень серьезной…
На следующее утро он посетил кабинет магнитно-резонансной томографии, где в течение трех часов его организм просканировали самыми тонкими срезами, просмотрели сердце с контрастным веществом – и ровным счетом ничего не нашли. В голове все хорошо, в теле – по их части – тоже…
Слепак отправился на УЗИ, но и здесь все было в возрастной норме, даже ректальное исследование предстательной железы не вызвало у узиста никаких вопросов. Еще через два дня он сделал под наркозом колоноскопию и гастроскопию. В прямой кишке – идеально, а в желудке легкая эрозия с уклоном в гастрит, о которой он всегда знал, принимая для профилактики «Омез». Анализ крови показал, что ее может пить даже грудной детеныш вампира.
«Ну и что за херня со мной?» – мучился Слепак.
Семен Яковлевич решил выбить клин клином и собрал в пятницу серьезную вечеринку с друзьями и многочисленными проститутками. Был приглашен цыганский ансамбль, под который все ушатались и перетрахались. Его лучший друг галерист Птахин, сам того не зная, переспал с трансвеститом и предъявил наутро фотографию своей ночной девушки
