Рассказ дежурного мало что им разъяснил. Вашей заявил, что это все не так, и хотел рассказать, как было в действительности. Однако брат взял его под руку и вывел на улицу.
Рассказав матери и свояченице, что им удалось узнать, они стали рассуждать, что бы могли означать слова отца. В конце концов они пришли к выводу, что отец взял вину сына на себя, и определили причину, почему он так поступил. Видимо, отец сказал себе, что ему терять нечего, что жизнь его уже прошла, потому что через год он уходит на пенсию, а в связи с тем, что у него имеются большие заслуги перед фабрикой и перед городом, суд будет к нему более благосклонным, чем к сыну.
Но разве могли они допустить это?
Начался спор, который прекратила мать, сказав Вашеку, что ему пора возвращаться в часть.
Вашек успел вернуться до подъема. Разумеется, через забор…
— Поедешь завтра утренним поездом, — повторил я, когда Вашек закончил свой рассказ.
— Вы ничего мне не скажете по этому поводу, товарищ поручик? — спросил он, и в его вопросе удивление смешалось с возмущением.
— Недавно про тебя кто-то сказал, что ты плут, — ответил я. — Видимо, тот человек был прав. Видимо. Но точно не знаю.
— Благодарю вас, товарищ поручик. Мне стало намного легче, — доверчиво произнес Вашек.
— Самое неприятное еще впереди, — решил я показать ему, что меня на эмоции не поймаешь.
После ухода Вашека я пошел к Индре, но его в кабинете не было.
* * *
Не хочу утверждать, что перечень моих добродетелей весьма обширен, но одной из них я бесспорно обладаю — пунктуальностью. Я привык приходить всегда точно в установленное или условленное время, и не только туда, где за опоздание меня ожидали бы неприятности. В тот день меня все-таки что-то неотложное задержало в штабе полка, и теперь я с десятиминутным опозданием и угрызениями совести по поводу того, что у пяти людей попусту отнимаю время, спешил в клуб на заседание батальонного комитета Союза молодежи.
Из комнаты раздавался громкий смех, такой громкий, что его было слышно в коридоре. Я влетел в комнату, и смех сразу же утих. Извинившись за опоздание, я, тяжело дыша, опустился на стул. Секретарь батальонного комитета десатник Ружичка серьезным голосом, но с веселыми искорками в глазах приветствовал меня и хотел уже открыть заседание.
— Подожди, — остановил я его. — Скажи, над чем вы так смеялись? Я уже даже не помню, когда последний раз от души смеялся. Нет, помню. С последнего ЧП, почти два месяца назад. При этом я не пропускаю ни одной комедии по телевизору и регулярно просматриваю журнал «Дикобраз».
В моих словах не было никакого злого умысла, все было именно так, как я говорил. Просто мне тоже захотелось посмеяться.
Ружичка растерялся и беспомощно взглянул на собравшихся. Он явно не знал, что мне ответить.
Должен сказать, что я с удовольствием посещаю заседания комитета ССМ. Постепенно между нами создались такие отношения, что на заседаниях я был для ребят не начальником, а лишь более опытным членом Союза молодежи, который может дать совет или принести другую пользу. Ни за что на свете мне не хотелось нарушить эти отношения.
— Разумеется, если не хотите, можете не рассказывать.
Было видно, что ребята тоже не хотели нарушить наши отношения, поэтому Ружичка, увидев положительную реакцию членов комитета, сказал:
— Мы смеялись над тем, как вчера Ержабек одурачил Петраша.
Я не хочу хвастать своим знанием личного состава батальона, но рядового Ержабека невозможно было не знать. Он относился к числу тех, кого запоминаешь с первой встречи. Рост — почти два метра, вес — около центнера. Окончил техникум, говорят, очень талантливый техник, но с одним существенным недостатком — неспособен выполнять любые задачи, требующие подвижности, ловкости и других подобных качеств. Неуклюжесть делала его несчастным в воинском коллективе. К тому же ему были свойственны индивидуализм, неумение войти в коллектив.
Как рассказал Ружичка, этот парень проводил личное время за письмами своим родителям, которых называл «мои дорогие», чему они были чрезвычайно удивлены; своей девушке, также изумленной, писал «моя милая». Писал и всем родственникам. Ребята подозревали, что он пишет письма из корыстных побуждений, чтобы напомнить, что пока он солдат, но потом станет нужным человеком. Но вряд ли это было так. За время службы в армии он сразу увидел своих близких и среди тех, кого раньше не считал родственниками.
— Вчера вечером свободнику Петрашу было скучновато, — продолжал Ружичка, — и, увидев пишущего Ержабека, он подумал, что есть шансы чуть-чуть развлечься.
«Слушай, парень, — оторвал он Ержабека от творческой работы, — сегодня на физподготовке за тебя было очень стыдно. Ты еле двигался, и у тебя быстро иссякли силы. Видимо, ты не тренируешься. Ты должен сейчас же начать тренировки. Именно сейчас же. Сделаешь три круга вокруг роты, а я засеку время».
Ержабек продолжал писать, из чего можно было заключить, что он не расположен к тренировкам.
Петраш подошел к нему поближе и угрожающе произнес:
«Встань, когда с тобой старший по званию разговаривает».
Ержабек и вправду встал, со злобой посмотрев на Петраша. Свободник едва доставал ему до плеча.
«Ты слышал? — спросил Петраш. — Тебе необходимо развивать ловкость. И начинать это надо сейчас же. Давай выкатывайся».
«Я знаю, — произнес Ержабек примирительным тоном, — ты немного ловчее и подвижнее меня. Так что тебе не составит труда пойти немного поупражняться».
Петрашу стало ясно, что если он сию же минуту не найдет выход из создавшейся ситуации, ребята будут смеяться над ним до конца службы. Не долго думая, Петраш вытащил из кармана перочинный ножик и стал не спеша одну за другой отрезать пуговицы от формы Ержабека.
— Завершилось все очень просто. Когда Петраш закончил отрезать пуговицы, Ержабек заметил, что у него еще не отрезана пуговица от заднего кармана брюк. Потом он принес иглу и нитки и стал пришивать пуговицы, — завершил рассказ Ружичка.
— Хотел бы я посмеяться, но откровенно признаюсь, ребята, что в этом повода для смеха не вижу, — заявил я. — Знаете, как это называется? Глумление.
Они явно не были со мной согласны. Пришлось подробно и откровенно поговорить на эту тему, и нам совсем было неважно, что на некоторые вопросы повестки дня не хватило времени.
Расходились мы с добрым ощущением, что наши взаимоотношения все более укрепляются.
Я посчитал недопустимым что-либо скрывать от них.
— Не обижайтесь, но эту историю я не могу замолчать, — сказал я. — Просто не могу, даже рискуя, что в следующий раз вы не будете так откровенны.
Мое заявление немного удивило членов комитета. Их мнение высказал Ружичка.
— Если вы поднимете шум, никто больше нас не будет признавать. Весь комитет.
— Настоящие ребята признают, — заметил я, ясно понимая, о чем они думают. Они ведь живут среди солдат от подъема до отбоя и от отбоя до подъема.
Индре я рассказал обо всем очень кратко, делая упор на морально-политические аспекты происшедшего, и был доволен, когда он сказал, что это свинство.
В целом я согласился с его оценкой.
— Ну я задам этому Логницкому! Как это можно, что у него в роте творятся такие дела, а он ничего не знает?! А если знает, то не докладывает. Петраш теперь долго не получит увольнительной, тут уж я постараюсь, — решительно заявил Индра.
— А дальше? — пытался я узнать.
— А что — дальше? Разве этого мало?
— Я предложу кое-что получше, — сказал я как можно спокойнее. — Созвать собрание всех сержантов батальона и на нем разжаловать Петраша.
— Ты с ума сошел! — взорвался Индра.
— Наверное, да, потому что буду настаивать на разжаловании.
— Ты знаешь, к чему это может привести? Если мы сейчас признаемся, что сержанты не являются для нас такой опорой, как нам этого хотелось, то должны будем поднять руки. Подорвем их авторитет.
— Не подорвем. Настоящих сержантов, хочу я сказать. А их подавляющее большинство.
— Тогда вот еще что, — не сдавался Индра, — мы вызовем переполох во всей дивизии. По своему опыту знаю, что то подразделение будет лучшим, о котором ничего не говорят. Даже если его наверху хвалят, это опасно.
— И все равно я буду настаивать на разжаловании, — не сдавался я.
— Ну хорошо, — неожиданно согласился Индра. — Разжалование состоится, это я обеспечу. По каким причинам я возражаю, тебе известно. Я также знаю, что ты не успокоишься, пока не добьешься своего. Думаю, тебе ясно, что это надо подготовить. Провести работу среди личного состава, чтобы люди правильно поняли и симпатии не оказались на стороне Петраша. Это твоя забота. Получай то, чего добивался.
— Все сделаю. Посоветуюсь с прокурором.
— Ты и прокурора хочешь втянуть? — вспылил Индра.
