Отличились мы тем, что в рекордные сроки сумели перевести на летнюю эксплуатацию технику, а это, хотел он того или нет, должен был признать и техник полка, не испытывавший особой любви к Броусилу. Видимо, будущее отцовство придало энергии Броусилу, но главная причина успеха заключалась в другом — в том, что мы все — Индра, Ванечек, наша партийная организация и все ротные организации ССМ — сосредоточили свои усилия на выполнении этой задачи.
Анализ состояния дисциплины уже не раз показывал, что в нашем батальоне дела обстоят лучше, чем в других. Сначала нам не хотелось верить этим данным, но, когда они подтвердились, мы были очень рады в этом убедиться.
В батальоне сложилась благоприятная обстановка, чему в значительной мере способствовало и то обстоятельство, что долгая неприятная зима как по мановению волшебной палочки сразу перешла в лето. Находясь на танкодромах и стрельбищах, солдаты использовали каждый перерыв в занятиях, чтобы подставить свое лицо теплым солнечным лучам. Я следовал их примеру. И так, с лицами, обращенными к солнцу, мы с удовольствием беседовали о международной обстановке, о проблемах боевой подготовки и о девушках — о девушках в родных местах и о местных красавицах.
Потом снова раздавался шум моторов, грохот выстрелов, слышались громкие команды. Чувствовалось, что все идет так, как положено.
Во время одного из перерывов ко мне подошел четарж Едличка. По его виду угадывалось, что он хотел бы поговорить со мной наедине.
Я отошел в сторону, на что он реагировал благодарным взглядом.
— Вчера вечером я был в Колибе, — сообщил он.
— У тебя не было увольнительной, тебя задержал патруль, и теперь ты хочешь просить, чтобы я это дело замял, — высказал я предположение.
— Увольнительной у меня действительно не было, — сказал Едличка, однако сейчас его волновало совсем другое. — Я видел там Моутеликову! — Он посмотрел на меня, ожидая, как я отнесусь к этому его сообщению.
Я промолчал.
— Она была в Колибе не одна…
— Она там была с кем-то иным, но не с Моутеликом? — наконец дошло до меня.
— Именно так.
— Она знает, что ты ее видел?
— Кажется, нет, она была увлечена тем пижоном.
Меня охватило чувство разочарования, потому что я весьма гордился своим участием в решении семейных проблем Моутелика.
— Ему об этом надо было бы знать, — проговорил Едличка.
— Вот в этом-то я не уверен. А что, если это ничего не означает? Какое-нибудь позднее служебное заседание или что-то в этом роде… — Я никак не мог смириться с действительностью.
— Ну что вы, товарищ поручик, я не преувеличиваю. Я могу со всей ответственностью заявить, что Моутеликова — чудовище.
— Подполковник Томашек несколько раз мне говорил, что хуже всего — преждевременное суждение о человеке, — назидательно сказал я Едличке.
— Я ничего не имею против этого, но мое суждение не преждевременное. Про Моутеликову я знаю точно. По себе.
— Это как? — не поверил я своим ушам.
— Когда я недавно был у них на ужине, она сразу же положила на меня глаз. С тех пор я к ним ни ногой.
— Что же делать? — Я и не пытался скрыть своего огорчения.
— Ему об этом надо бы знать, — повторил Едличка.
— А что это даст?
— Поговорит с ней, а если сочтет необходимым, то и пригрозит.
— Как ты можешь так говорить? Ты же юрист! Просто удивляешь меня. Надо попытаться использовать все возможности.
— Дело закончится разводом, это ясно, — не уступал Едличка.
— Кажется, лучше всего поговорить с ней.
— Это ни к чему не приведет, — сказал Едличка. — Но попытаться можно.
— Я поговорю с ней, — решил я и, только высказав свое решение, сообразил, что снова влез в петлю.
Я пытался подстроить все так, чтобы утром встретиться с Моутеликовой на лестнице. Но мне долго не удавалось это. Только через неделю я услышал, как хлопнула дверь в их квартире и раздался стук каблучков. Я выскочил из дома и догнал соседку.
Она дружелюбно ответила на мое приветствие, заметив, что по моему виду можно сказать, что я хорошо выспался.
Понимая, что вместе нам идти около ста метров, я не мог тянуть время.
— Ваш муж прекрасный парень и не заслуживает плохого отношения, — сказал я.
— Я не понимаю вас, — с удивлением произнесла Моутеликова.
— Ну что вы! Понимаете, очень хорошо понимаете.
— Знаете что, — от ее приветливости вдруг ничего не осталось. — Позаботьтесь лучше о себе! — И, повернувшись на каблучках, она исчезла.
Про себя я согласился с идеей Едлички, что Моутелику следовало бы обо всем рассказать.
В тот день, пытаясь найти подходящий момент, я несколько раз заходил в роту Моутелика. И каждый раз понимал, что отрывать его именно в этот момент было бы неправильно.
Только к вечеру я определил, что настало подходящее время.
— Ты пойдешь в садик за Яничкой? — спросил я его без всякого вступления.
Он ответил, что сегодня ребенка заберет жена. Это позволило мне пригласить его в клуб на чашку кофе.
В клубе было пусто. Тем не менее я выбрал столик в укромном уголке. Кофе в чашках уже остывал, а я все не знал, как перейти к главному вопросу. Моутелик, видимо, думал, что ему придется услышать от меня выговор за его работу. Придумать какую-нибудь хитрость я не смог и тогда прибег к простейшей банальности:
— Как дела дома, Михал? Как жена?
— Жена очень довольна, — ответил он, удивленный моим вопросом. — На фабрике ей нравится. Правда, работы у нее много, но она не жалуется.
— Наверное, часто поздно возвращается домой? — Я попытался приблизить разговор к сути дела.
— Часто.
— А тебе не приходит в голову, что она может возвращаться домой не с фабрики? — спросил я, взвешивая, насколько разумный оборот я избрал.
Моутелик с гневом посмотрел на меня:
— Эту болтовню можешь оставить для себя!
С тех пор как мы были знакомы, Моутелик впервые обратился ко мне на «ты». Но в данном случае речь не шла о проявлении дружеских чувств.
— Не бойся, выливай все. Стреляться с тобой я не буду. Я уже привык к таким разговорам, начинающимся как бы невзначай, как и твоя беседа, но в них речь всегда идет о том, чтобы я понял, что жена мне неверна. А сейчас ты, наверное, хочешь сказать, когда, где, кто и с кем ее видел. Избавь меня от этого. То, что Яна неверна мне, я знаю давно. И то, что особенно не выбирает, тоже знаю. Это неприятно, но что поделаешь?! Если у тебя больше ничего нет, я пойду. Это только ее и мое дело. Ты в это не вмешивайся… Я знаю, ты думаешь, что заслуживаешь большой благодарности за то, что устроил ее на работу. Совсем нет. Она находила время, чтобы убежать, даже когда сидела дома.
Он допил кофе и, бросив на стол три кроны, хотел уйти.
— Но не можешь же ты терпеть это до бесконечности! Чего ты ждешь? Что она возьмется за ум или ей опротивеет такая жизнь? А если не возьмется?
Я с удовлетворением отметил, что Моутелик снова сел.
— Если ты хочешь предложить мне развестись с ней, то прими во внимание, что до тебя мне что-то подобное предлагали десятки людей. Но я не хочу с ней разводиться, понимаешь?
— Я понимаю, у вас Яничка.
— Да, именно, но прежде всего потому, что я люблю свою жену. Она это знает и когда-нибудь все-таки должна понять, что нельзя до бесконечности обижать человека, который ее любит. Я ее уговорил, когда мне было двадцать, а ей шестнадцать лет. Я был у нее первым парнем. Через два месяца после этого мы поженились. Должны были пожениться. Потом я четыре года учился в училище и приезжал домой один раз в месяц. Она понимала, что молодость проходит. И решила это по-своему. А я, товарищ поручик, уже несколько раз заставал ее с другим, поэтому особенно не удивляюсь. Понимаю, что вам это покажется странным, но я не знаю, как себе помочь.
— Всего минуту назад мы были на «ты», — заметил я.
— Это от злости, что снова все повторяется. Извините.
— Может быть, нам перейти на «ты» и когда злость уже прошла?
— Нет, — покачал он головой. — Этого я не могу допустить. Я знаю людей, которые между собой на «ты», а про себя думают, как бы другому ножку подставить. И людей, которые разговаривают на «вы», оставаясь лучшими друзьями.
— Я должен признаться, что не очень тебя понимаю.
— Иногда я и сам себя не понимаю. Но об одном прошу вас, товарищ поручик. За недостатки в роте можете меня как угодно наказывать, но в мои домашние дела, пожалуйста, не вмешивайтесь. Может быть, я и ненормальный, но я все же думаю, что сумею навести порядок сам.
Я тоже бросил на стол три кроны, так что мы могли уйти.
* * *
Как-то незаметно наступила середина летнего периода обучения. Лида по вечерам заполняла табеля успеваемости своих учеников. За каждую плохую оценку она страшно переживала и, казалось, была готова заранее извиниться перед ее обладателем.
