Моше открыл калитку и пропустил жену вперед. Над Цфатом повисла томная, теплая ночь, сияли
крупные звезды, пахло терпко - свежей землей, раздавленным виноградом, с гор дул легкий
ветер.
-Как тихо, - Элишева, приподнявшись на цыпочки, неслышно, весело сказала, обнимая мужа:
«Любишь ты это, - она обвела рукой виноградник. «Я давно поняла, - она почувствовала его руку,
что ловко расстегивала пуговицы на ее простой, льняной блузе, - поняла, - Элишева размотала
платок и бросила его вниз, - еще там, в Амстердаме, когда мы в Схевенинген уехали, после хупы.
Помнишь, ты меня ночью на берег моря повел?»
-И опять поведу, - пообещал Моше. «Поеду в Яффо, на склады, и тебя возьму. Там, к северу от
города, совсем безлюдно, белый песок, как в пустыне…»
-В пустыне, - ее темные, густые волосы скользнули вниз по спине, светло-голубые глаза
заискрились в свете полной луны, - в пустыне мы тоже с тобой этим занимались, Моше Судаков.
Она кричала, приподнявшись, разметав волосы по рыхлой земле, над ними покачивались грозди
винограда. Моше, отдышавшись, протянув руку, вложил ей в губы ягоду.
-Сладко, как сладко, - он наклонился над женой, а потом, услышав шум сзади, застыл.
-Тихо, - велел он Элишеве, и быстро оделся. С дороги, что вела к городу, доносился стук копыт.
Моше увидел в темноте отблески факелов и коротко выругался: «Ни пистолета, ни ружья. Даже
кинжала я не взял. Господи, но кто, же знал…»
-Что там? - Элишева намотала на голову платок и оправила юбку. Моше осторожно подошел к
калитке. «Сотни три, не меньше, - он посмотрел на колонну всадников, что поднималась к городу.
«И там ни у кого оружия нет, да они и стрелять не умеют. Там Циона, Дина на сносях…»
-Беги, - приказал он жене. «Беги, выводи, кого сможешь, из города. Идите на гору Мерон, на
могилы, туда они не сунутся, там грабить нечего».
-А ты? - Элишева уцепилась за его руку. «Моше, не надо…»
-Я с ними попробую поговорить, - хмуро сказал муж, открывая калитку. «Может, они согласятся
взять золото и уберутся на свой север, или в Акко, а лучше - к черту на кулички. Иди, по той
тропинке, - он подтолкнул жену. «Тебя не заметят. Я вас найду».
Элишева, задыхаясь, карабкалась по узкой, неприметной тропинке на склон горы. Обернувшись,
женщина замерла. Всадники остановились, и в круге, освещенном факелами, она увидела Моше.
Тот поднял вверх рыжую, укрытую черной кипой голову. Протянув вперед пустые руки, он
поклонился кому-то, кто сидел на коне. Человек, - в богатом, расшитом золотом халате и
шароварах, - спешился и подошел к ее мужу.
-Надо в город, - велела себе Элишева. «Надо будить людей, что ты стоишь!». Она внезапно, даже
не подумав, наклонилась и взяла тяжелый камень. Женщина услышала выстрел, Моше,
покачнувшись, упал вперед. Элишева, отчаянно крикнув: «Нет!», не разбирая дороги, ринулась
вниз.
Всадники уже двинулись вперед, к домикам, что лепились по склону горы. Элишева увидела, как
расплывается под головой мужа темная лужа. Опустившись на колени, сжав зубы, она
перевернула его. Пуля попала прямо в лоб. Женщина, прижав к себе тело, раскачиваясь,
заплакала: «Зачем, зачем…».
-Затем, что эта наша земля, - раздался сзади холодный голос. Он стоял, так и, держа в руке
пистолет, от него пахло порохом, ржали лошади, - отряд вернулся. Элишева отчего-то подумала:
«Это и есть Башир, наверное».
-Господь, - твердо сказала женщина, тоже по-арабски, - вас проклянет. Сказано же: «Кто убьет
человека не за убийство или распространение нечестия на земле, тот словно убил всех людей, а
кто сохранит жизнь человеку, тот словно сохранит жизнь всем людям». У него, - Элишева
заставила себя не плакать, - у него не было оружия, он шел к вам с пустыми руками…
-А ты кто? - вдруг спросил шейх Башир, глядя на нее пристальными, темными, зоркими глазами.
«Его жена?»
-Она акушерка, - крикнули сзади, - детей принимает!
-Господи, - отчаянно подумала Элишева, - Господи, может быть, удастся их убедить не нападать на
город…
-Я знаю ваши законы, - она выпрямила спину, - вам надо заплатить выкуп за убийство невинного,
или освободить раба. Сделайте это и уходите своей дорогой, мы с вами живем на одной земле,
делить нам нечего.
Пахло кровью, и смолой от горящих факелов. Башир, раздув ноздри, не глядя на нее, коротко
ответил: «Это наша земля, и мы вас в нее втопчем, понятно? Вот сейчас прямо и начнем». Он занес
ногу над мертвым лицом Моше. Элишева, размахнувшись, бросила камень ему в голову.
Она успела услышать выстрел, почувствовать рядом тело Моше, и ласково улыбнулась: «Двадцать
лет. Так хорошо, правильно, мы всегда были рядом и сейчас тоже будем».
Башир подождал, пока ему перевяжут голову, - камень чувствительно, до крови, ударил его в
висок. Шейх процедил: «Вот же сучка! И смотрела словно волчица». Он вскочил на своего коня и
махнул рукой: «Втоптать их в землю, как я и велел».
Всадники, проехав по трупам, направились вверх, к Цфату. Башир увидел огни, что зажигались в
окнах, и выругался: «Столько времени с ними потеряли. Все, - он повернулся к отряду, - до
рассвета делайте, что хотите, а потом отправимся в Акко».
На улицах уже кричали. Он, вынув свой пистолет, велел: «Оружие к бою!».
Циона проснулась от запаха гари. Мгновенно поднявшись с кровати, натянув платье, девушка
выглянула в коридор. Половицы потрескивали, снизу тянуло жаром. Она распахнула дверь
комнаты Дины: «Вставай!».
С улицы были слышны выстрелы. Дина уже одевалась, плача, закусив губу: «Циона, - прошептала
она, - Циона…твои родители, они так и не вернулись…, И Михаэль, он в синагоге был, с отцом, на
позднем уроке…., Я заснула, его не дождалась…Циона, - она разрыдалась, положив руки на живот.
Девушка взяла полотенце, и, намочив его водой из кувшина, разорвала: «Голову обмотай, дом
горит. Пошли. Это арабы, с гор, наверняка. Ничего, - Циона прижала ко рту влажную тряпку, - я и
арабский знаю, и турецкий. Я тебя выведу, а там родителей найдем, и Михаэля твоего».
Лестница пылала. Циона тащила плачущую Дину за руку. Оказавшись внизу, подняв голову, она
ахнула - балки стали проваливаться. Она еще успела, обжигая руки, откинуть засов на двери, и
толкнуть Дину вперед. Дом обрушился. Над садом, в темное, ночное небо, поднялся столб яркого,
алого огня.
Иерусалим
Кладбище было залито ярким светом утреннего солнца. Исаак заставил себя не смотреть на
носилки: «Все Судаковы здесь. Начиная с Авраама, того, что из России сюда приехал. Двести лет
мы тут живем, - он разъяренно прикусил губу, - и будем жить дальше». Он пошатнулся и
почувствовал мягкое прикосновение чьей-то руки. Аарон стоял рядом. Носилки с телом отца стали
опускать в отрытую яму.
Мать и Циона были в женском ряду. Исаак, отведя взгляд от того, что было прикрыто холстом,
горько подумал: «Там все сгорело, десяток домов, а то и больше. Там только…, - он подышал, -
кости, и все. И у Дины бедной тоже. И муж ее погиб, и вся семья его. Их-то в Цфате похоронили, а
Дину дедушка Аарон сюда привез, на семейный участок».
Исаак вспомнил предрассветную тишину Иерусалима. Он открыл глаза и улыбнулся - жены в
спальне уже не было, с кухни доносилось ее веселое пение. Она сразу настояла на том, чтобы
завтракать вместе. Исаак смущенно сказал: «Но ведь я рано встаю, милая, чуть ли не в четыре
утра».
-Не страшно, - жена пожала плечами. «Нас мама в пять утра поднимала, и мы шли готовить
завтрак на двести человек. С тобой, - Дина поцеловала его куда-то в нос, - с тобой я справлюсь,
Исаак Судаков. Ты из ешивы к полуночи возвращаешься, когда нам еще посидеть, поговорить?
Только на Шабат, а он не каждый день, - рассмеялась Дина.
Исаак обнял ее и шепнул в маленькое ухо: «Когда придет Мессия, каждый день будет, как Шабат».
-Из сил выбьюсь, - серьезно ответила жена, и они оба расхохотались. Исаак потянулся, и, вымыв
руки, стал одеваться. На резном столике рядом с кроватью жены лежали торговые книги.
-Я знаю языки, - решительно сказала Дина, - и с математикой у меня всегда хорошо было, я для
мамы балансы делала, отчеты. Буду твоему отцу помогать, вино наше, - она похлопала рукой по
книгам, - по всей Европе пьют, в Польше, в России..., И другие языки я тоже выучу. Ты сам и по-
турецки хорошо говоришь, и по-русски, и на идиш».
На кухне пахло кофе, поджаренным хлебом. Дина, - в домашнем, зеленовато-голубом платье, и
таком же платке, - стояла с лопаточкой в руках над противнем. Исаак наклонился поцеловать ее, а
потом в дверь постучали. Он, открыв, озабоченно спросил: «Дедушка Аарон, что такое?»
Темные, обрамленные тонкими морщинами, глаза взглянули на него. Рав Горовиц, угрюмо, сказал:
