это она про рекламу дезодоранта «Первая любовь», в которой я снялся несколько лет назад. Помнишь? Ее одно время каждую субботу крутили на канале «Телегигиена». Еле от нее избавился. Правда, она теперь знает, где я живу».
Я слушала Винни и поражалась его доверчивости. До сих пор его можно было заманить мороженым в теремок и потом делать с ним все, что захочешь.
«Ну и на что ты рассчитывал? Это же неодушевленные предметы в большинстве своем — зрители!» — не выдержала я.
«Я хотел поставить опыт!»
«Какой еще опыт?»
«По одушевлению неодушевленного предмета!»
«И чего добился? — спросила я упавшим голосом. — Она усы твои приклеенные любит больше, чем тебя. Это же логично — неодушевленное к неодушевленному».
«Но ведь надежда умирает последней», — сказал Винни и покраснел.
«Какая еще Надежда умирает? Ах, да… надежда. — Я перевела дух и взмолилась: — Как же ты меня пугаешь Винни. Я устала переживать за тебя. Уже взрослый, почти старый мужик, а все в Винни Пухах ходишь».
Он насупился. Вид расстроенного Винни перевернул бы душу самого черствого человека. Я тут же вскочила, чтобы обнять его и успокоить. Прижалась к нему и стала гладить его волосы, как ребенку, который вот-вот зарыдает.
«Ну, прости, обиделся? Не обижайся, я же любя. Учишь тебя учишь, а ты все на те же грабли наступаешь. Кроме меня и может, твоей пятой жены, у тебя приличных женщин не было. Ну, ладно, не расстраивайся, это не повод. Что наши с тобой проблемы, вот Лиза… Давай выпьем за нее, сегодня девятый день».
Винни извлек бутылку и разлил в бокалы вино: «Ну?»
«За Лизу!» — подсказала я.
Он помедлил: «Давай и Потапке нальем что-нибудь. Валерьянка есть?»
И пошел искать валерьянку.
Глава 21. «В ночь»
Через час с лишним все трое были в алкогольном ударе. «Споем?» — предложил Винни и затянул: «Две звезды, две славных повести….»
Песня вдохновила меня на подвиги, и я хлопнула Винни по плечу: «Пойдем, спилим их пластиковые деревья?» Винни согласился. Сбегал домой за электропилой, которую еще год назад выкупил на съемках какого-то сериала, где изображал маньяка, и за фонариком. (Маньяк, правда, из него получился — обхохочешься).
Взяв Потапку на руки, мы вышли на улицу. Долго искать пластиковые насаждения нам не пришлось — то тут, то там чернели острые сучья искусственных кустов и стояли похожие, как один, деревья. «Давай, пили прямо под корень, не раздумывай!» — скомандовала я Винни. Он наклонился и, перекрестившись, включил электропилу. По- тапка прижался к моей груди, выпустив на всякий случай коготки. «Не бойся, Потапка, мы убираем во дворе мусор», — приговаривала я, гладя его за ушком. Вскоре ландшафт приобрел девственные черты — г. его освещал желтоватым светом единственный во дворе фонарь.
Обойдя окрестности и убедившись в том, что кругом все гладко и чисто, Винни, по своему обыкновению, решил размять пространство голосом. «Бэса мэ, бэса мэ мучо-о-о!» — пел он, помогая себе жестикуляцией и строя смешные гримасы. Потапка поглядывал на меня, пока я подпевала: «мэ- мучо-о-о!» Потом мяукнул: «Не нравишься ты мне последнее время!» Он смотрел своими желтыми глазами, и взгляд его был серьезен. Я знала, что если Потапка заговорил, значит, хочет о чем-то предупредить, значит, стоит задуматься. Но сейчас я была не в состоянии быть серьезной и, проведя ладонью по его пушистому тельцу, тянула дальше:
«Бэса мэ, бэса мэ му-у-чо!» Я пела с воодушевлением, оттого, что Винни и Потапка рядом. И сердце отозвалось и начало расцветать. Захотелось философствовать, — делиться своими мыслями и чувствами с самыми близкими.
«Боже, Винни, как бывает неожиданно хорошо! Когда после трагического происшествия, отчаяния, вдруг, отпускает и становится особенно легко! Девятый день Лизе, и она дала мне силы. Хочется орать, всех любить и совершать поступки… — громко рассуждала я, пока мы гуляли по двору, напоминающему теперь лунный ландшафт. — Ты представляешь, некоторые люди не могут проораться? У них с детства сперто дыхание. Им не хватает этого крика. Не получилось заорать при рождении, заявить о себе во всю глотку, а потом некогда и негде. Квартирки маленькие, кругом соседи, на уроках сиди, молчи в тряпочку. А отсюда и ругань, которая вылетает из глотки самопроизвольно. Это несостоявшийся крик принимает такие уродливые формы. Становится гоготом, ржанием, как у зрителя. Больше скажу — на этот крик есть запрет. Кстати, многие становятся театральными актерами в надежде выразить этот крик Вот и у Лизы был такой шанс. А ей не дали это сделать. Лишили собственного голоса. Втиснули в искусственную форму, как в узкую одежду. А потом, эта форма стала существовать отдельно от нее, но называться ее именем. Из живого человека сделали бренд! А сама Лиза стала уже не нужной. И от этой несправедливости она стала болеть и… Ты меня слушаешь?»
Винни кивнул в знак согласия или сделал вид… Но мне и этого было достаточно, чтобы продолжить: «Конечно, ей не просто крик нужен был, ей нужно было состояться в любви. А для этого испытать боль. Умереть в своем прежнем образе девственницы, и дать любви родиться заново. А без крика, одного-единственного в своем роде, это невозможно… Крик — это сигнал, клич, который посылается во вселенную: я жива, я есть! С криком приходят силы и уходит отжившее прошлое».
Алкоголь явно стимулировал мое красноречие, и я неслась дальше. «Она мучилась, но ей не дали шанс победить и освободиться. Она была готова любить, а ее остановили на подступах… Заткнули ей рот…
