Глава четырнадцатая
Шум в правлении колхоза.День зарплаты — он таков.В окна тянется березаПоглядеть на земляков.Из окошка счетовода,Приготовя кошельки,Трудовые деньги гордоПринимают мужики.Но мужик — душа живая —Остается сам собой.Каждый трешку отжимаетОт получки на пропой.Мужику тепло и сладкоПить от дома невдали.Дремлют в кепках за подкладкойТе «подкожные» рубли.
Самокрутки. Козьи ножки.Разговор идет хитро.Расписался у окошкаФедор Дмитриевич Костров.— Федор Митрич, к телефону!Видно, кто-то из района.
— Кто?.. Да, да… Товарищ Краев?Да, я слушаю…—И вдругЧует — сердце замирает,В сердце радость и испуг.— Орден Ленина? Колхозу?..—И такая тишина,Что ни вздоха,Лишь березаРасшумелась у окна.Замирает сердце, тает.И звучат слова в тиши:Мол, награду оправдаем,Мол, спасибо от души.— Ждем, товарищ Краев. Словом,Наш тебе земной поклон…И глядели на КостроваМужики со всех сторон.
…На луга упал туман.Сквозь туман звезда блистала.Пел негромко и усталоСердцу памятный баян.
Неожидан был тот звон,Что донес вечерний ветер.Он! Неужто это он?Он! Другого нет на свете.
И поверить нелегко,А еще трудней не верить.Вот в сенях вздохнули двери.Ну конечно же Тишков!
Троекратно обнялись.Друг на друга поглядели.До рассвета просидели.Пили чарку, песни пели,Будто век не виделись.
— Неужели навсегда?— Навсегда, коль буду нужен.— Нынче, брат, как никогда,Стал народ с землею дружен.Нынче, что ни говори,Жизнь… да ты и сам увидишь!— Ладно, Федор, не кори,Ты напрасно не обидишь.Я и так в обидах весь,Изболелся по Славеням.Я и сам еще не верюВ то, что я сегодня здесь.Заявление в колхозНынче подал всей семьею.Примут, нет ли — вот вопрос…— Ты, Иван, не вешай нос,Быть тебе с родной землею…
Жгла заря свои огни,Звонко цокали подковы…Федор знал, что в наши дниВозвращение ТишковаНаграждению сродни!
Глава пятнадцатая
От автора
Жизнь идет,Не забывая,Сколько лет прошло с тех пор,Как, усталости не зная,По садам гулял топор,Как топор угрюмо рушилЭдакую красоту!Были яблони и груши —Видно было за версту.
В жизни всякое бывает,Только я ведь не о том.Нынче снова вызреваютЯблоки в саду моем.Нынче снова озорует,Подрастая,Ребятня.
И конечно же воруетЯблоки и у меня.И, как солнце в чистом небе,Мне понятна эта страсть.Мне же в детствеБыло негдеДаже яблока украсть.
При усадьбах было пусто,Только кустики видны,Только редькаДа капуста,Как над речкой валуны.
Нынче люди забываютГоре горькое, нужду…Пусть ребята обрываютГруши, яблоки в саду!
Благодарные деревьяТянут ветви за плетни.И глядят глаза деревниПо-иномуВ наши дни…
Где-то там, в дали суровой,Скрылось детское житье,Дети Федора Кострова,Поколение мое.Как жилось нам, как дружилось!Всяк своей пошел тропой…Как же их судьба сложиласьРядом с батькиной судьбой?..
Не расстался АнатолийСо своею стороной —Он учительствует в школе —Вместе с Анной Дмитриевной.
Вместе с неюВ наши годыОн из жизни в жизнь вошел.
И признание нашелВо служении народу…
У Василия иначеЖизнь сложилась.ОттогоСлезно скрипка у негоПлачет!В жизнь его вошла беда,Нелегка беды история…Он заканчивал тогдаТретий курс консерватории.
Не бывало равнодушных,Ибо трогала сердцаТрезвой памяти послушнаяСкрипка деда и отца.
Зал, бывало, изумленноСлушал скрипку, не дыша.В ней дышала окрыленная,Потрясенная, влюбленная,Горем горьким опаленнаяОчень русская душа.
Все в ней было:ОзорствоИ пути веков минувших,Всех живущих торжествоИ печаль навек уснувших.
Он народу нес легко,Красоту родного века,Ибо видел далеко,Ибо верил в человека.
Льна лазоревая тишь.Запах пахоты, покоса…И светло глядел с афишПаренек русоволосый.
На его концерты шли,Как на праздник русской силы,Ведь от имени землиВыступал Костров Василий!
Не случайно потомуНа одном из фестивалейДали премию ему,Пусть не первую,Но дали.
Кто-то верить не хотелВ мастерство его.Я дажеПомню, как один зудел:— Из лаптей, а то ж туда же!..
Не какой-нибудь пижон,Он сидел передо мною —Благородной сединою,Будто нимбом, окружен.
Удивлялся:— Ты смотри!Дали премию. Не много ль?Ибо, что ни говори,Из него не выйдет Коган…
Что я мог ему сказать?Впрочем, суть совсем не в этом.Мне пером не описать,Что случилось прошлым летом,Нету слов, что бы моглиРассказать про путь суровыйЧеловека от земли.К ней вернувшегося снова!
Было так…В один из днейНа одной из тихих улицШел со скрипкою своейЧеловек, слегка сутулясь.
И за ним шагали вследТри пижона тротуаром.Пьяно тренькала гитара,Фонари цедили свет.
День московский затихал,Сон его лица коснулся.Вдруг Василий услыхалЖенский крикИ обернулся.
В тусклом свете фонарейУвидал он, пораженный,Как девчурку, озверев,Били пьяные пижоны.
Что он мог?Свернуть с путиИ идти своей дорогой.Но от совести уйтиЛюди совести не могут!
Так и было. Не свернул.Не в характере Костровых!..Вдруг бандитский нож блеснулИ по сердцу полоснул.И — ни слова…
Тех отправили в тюрьму.По заслугам сроки дали.Жив Василий,Но ему Руки —Крылья поломали.
И хранят они тоску,С песней солнечной в разлуке,Непослушные смычку,Покалеченные руки.Вот и все,Прости-прощай,Свет искусство! До свиданья,Вспоминать не обещай,Мало проку в обещаньях…По веснеКоростелиИз Египта — к нам в Россию.Вместе с ними и ВасилийВновь пришел к теплу земли.— Полно плакать! Проживу,Я ведь многое умею.А обиды на МосквуЯ ни капли не имею.Много добрых, светлых днейВ ней я прожил не напрасно.Не по тем судить о ней,А по звездам, что не гаснут.К людям добрую любовьТы мне, мама, прививала.Повторись такое —ВновьПовторю я все сначала…
Не стирая слез с лица,Безутешно Дарья плачет,Повторяя:— Не иначе,Не иначе как в отца…
1966–1967 гг.
