который я мог видеть – в нем мерцала луна, крошечный полукруглый блик серебристого света. Я подождал, пока в голову мне придет какая-нибудь идея, и вскоре это действительно случилось: почему бы мне снова не понести Принцессу?
Никаких других идей у меня не было, но я почему-то колебался. Не то что бы я очень уж устал или что-то в этом роде – на самом деле, я чувствовал себя таким же сильным и бодрым как и всегда, особенно теперь, когда воздух остыл. Должно быть, у меня была какая-то другая причина. Я перебирал в уме мысли, как любил говорить Берни. Хотя, по правде говоря, никаких мыслей у меня не было, так что я перебирал целое ничего, а что касается настоящего перебирания – не знаю, бус, например, я никогда этого не делал, разве что по чистой случайности… Я потерял нить происходящего и вдруг заметил, что Принцесса дрожит.
Я просто стоял и смотрел. Поднялся ветер, резкий и прохладный, может быть, даже холодный. Мне-то было не холодно, но вот Принцессе уж точно. Ее большой темный глаз – тот, который я мог видеть – казалось, смотрел в пустоту перед собой. Она продолжала тихо дрожать, не издавая ни звука.
Я лег на землю и свернулся калачиком вокруг Принцессы.
По небу медленно двигалась луна. Однажды над нами пролетела большая птица – может быть, та же самая, что выслеживала нас днем. Так вот, к слову о луне. Это было очень странное зрелище: то, как силуэт птицы словно из ниоткуда появился на фоне луны, а затем исчез. Принцесса тесно ко мне прижалась, постепенно переставая дрожать. Я чувствовал биение ее крошечного сердечка.
На рассвете – чудесный был рассвет, разгорающийся за все еще такой далекой горой – мы встали, потянулись, отряхнулись, сделали все свои дела и отправились в путь. Поправочка, как иногда говорит Берни: я шел, а Принцесса бежала своей этой трусцой с быстро мелькающими лапками. Она держалась рядом, время от времени бросая на меня внимательный взгляд. Я был главным, по крайней мере, с этим мы разобрались.
Солнце поднялось еще выше, вместе с ним пришла жара, а у основания скалы заплясали яркие отблески. Там было что-то яркое и блестящее. Яркое и блестящее означает – человеческое. Берни – человек.
Глава тринадцатая
– Эй, быстрее тащи сюда свою задницу! Это надо видеть!
Это был следующий день, а может, и день после этого. Мысли у меня немного путались – по большей части из-за головокружения. К тому же, как бы трудно в это ни было поверить, меня изрядно тянул к земле вес Принцессы, болтающейся у меня в пасти. Как это вообще возможно? Она же почти ничего не весила. Я сам тот еще здоровяк, а Берни – он еще раза в два больше. Иногда и не в два. Это «иногда» всегда было проблемой. Берни часто становился на весы в ванной и потрясенно говорил: «Что-то тут не так». Мне это всегда почему-то жутко нравилось. Однажды он взял меня на руки, чтобы выяснить, сможем ли мы вдвоем заставить стрелку весов дойти до самого конца, ну или что-то вроде того, до конца я не уверен. Я ненавижу, когда меня берут на руки, но Берни я, конечно же, позволил.
– Ого… Реально, что ли?
– Разве что мы одинаковую дурь дуем.
– Чел, мы и дуем одинаковую дурь. Мы дуем одинаковую дурь каждый гребаный день.
– Так мы галлюцинируем? У меня не было глюков – классных таких – года с девяносто шестого.
Рядом что, хиппи? Я догадался по манере разговора. Я поднял глаза, и осознал, что скала, которая так долго оставалась вдали, внезапно оказалась прямо у меня перед носом, но выглядела она неустойчиво, словно шаталась. У ее основания стоял, покачиваясь, фургон, раскрашенный во все цвета радуги, и в его лобовом стекле отражался свет солнца. Рядом стояла открытая палатка, у которой сидели два старика – оба лысые, если не считать длинной седой челки до плеч. Без сомнения, мы натолкнулись на хиппи.
– Ты только посмотри, – сказал тот, что в жилетке. – Вот бы у нас был фотик.
– Чувак, у нас есть фотик, – сказал тот, что без жилетки.
– Правда?
– Ага.
Один передал другому косяк с травой. Я подошел к ним совсем близко и положил Принцессу на землю.
– Ты только посмотри. Я думал, это хорек или что-то типа, но нифига.
– Естественно, нифига. В пустыне хорьков нет.
– Да есть.
– Нет.
Они снова обменялись косяком с травой. Я стоял, тяжело дыша, Принцесса лежала на земле с открытыми глазами.
– Я вот о чем: я думал у него хорек, которого он убил, типа, вот этот большой пес. А это оказалось махонькая собачка. Большой пес тащил маленькую. И взялся он из ниоткуда, если ты понимаешь, о чем я.
– О чем ты?
– Посмотри вокруг. Видишь кого-нибудь?
– Не-а.
– Так что взялся он из ниоткуда. Странно ведь, да?
– Ась?
– Типа, насколько часто такое происходит? Две собаки появляются из ниоткуда?
– Напугали меня до усрачки.
Я стоял и смотрел на стариков. В пустыне вообще полным-полно старых хиппи – мы с Берни натыкались на подобных парней и раньше. Берни они не нравились, не знаю, почему, но я их любил, особенно их запах – пот, кожа, травка, грязные ноги. Очень интересный запах. Я слышал его и сейчас, и мне он показался особенно сильным.
– Как думаешь, о чем это он лает?
– Пугает меня до усрачки.
Они по очереди докурили остаток косяка.
– Может, он пить хочет.
– Других идей у меня нет.
– И у меня.
Вскоре после этого хиппи удалились в радужный фургон и вернулись с миской воды, которую поставили на землю.
– Смотри, как они набросились на воду.
– Пьют, аж захлебываются.
– Главное брать от жизни все, чувак, – и они стукнулись кулачками.
– Интересно, может, они голодные.
– Уверен, еще как.
– Голод и жажда часто рука об руку идут.
– А у нас все еще есть упаковка «Слим Джимс»?
– «Слим Джимс»? Те, что из собачьего приюта?
Ох, господи. Я любил хиппи, но какие же они иногда были медленные.
Хиппи в жилетке звали Диско, второго – Крэш. Крэш принес несколько мясных палочек «Слим Джимс», и одну мелко покрошил для Принцессы, а другую. целую, кинул мне. Потом еще одну, и, может, еще одну.
Наступила ночь. Крэш и Диско попытались развести огонь, но он погас. Мы все собрались вокруг места, где должен был гореть предполагаемый костер. Крэш и Диско выпили несколько банок пива и принялись
