ГЛАВА 19
СОРЕН
Празднование возвращения Солейл было пышным, многолюдным и ужасным, и восторг Сорен от её платья истончился быстрее, чем тюль, окутывающий её тело. Не говоря уже о том, что от короны у неё чесалась голова.
Обеденный зал Атласа был огромным, задняя стена оказалась полностью стеклянной, так что океан всегда находился в поле зрения. Насыщенный свет заката заливал комнату оттенками оранжевого, розового и золотого, дополняя великолепие золотых тарелок, столовых приборов и украшений. С люстр капали алмазные слёзы, фрагментированный свет вращался ослепительными кругами по десяткам столов, расставленных по всему залу. В центре было оставлено свободное место для танцев или выступлений, а также для больших групп, желающих собраться и посплетничать.
А они были ещё теми сплетниками. Со всех сторон на неё смотрели сотни глаз, недоверчивые и благоговейные одновременно, принадлежавшие дворцовому люду, друзьям королевской семьи и высокопоставленным членам их совета. Некоторые утверждали, что она, наверное, была благословлена богами, раз так долго переживала жестокость Никса. Другие, поумнее, ничего не говорили. Они просто наблюдали за ней, возможно, ожидая её нападения.
Она приятно улыбалась каждому, кто осмеливался встретиться с ней взглядом, и тщательно отмечала, кого из них ей нужно убить в первую очередь, если до этого дойдёт.
Джерихо и Вон не потрудились занять свои места за королевским столом. Вон уже занял место среди дворцовых служащих, и Джерихо неторопливо последовала за ним. Хотя пепельная бледность Вона была полной противоположностью золотисто-алой Наследнице, когда она взгромоздилась к нему на колени, аккуратно собирая вишни с его тарелки, он просиял так ярко, что Сорен удивилась, что это не ослепило её. Он обнял свою жену, не потрудившись отвести взгляд от мужчины, сидящего напротив, с которым он разговаривал, в то время как Джерихо поцеловала его в висок и украла ещё немного его еды. Эти двое были полностью настроены друг на друга.
Новая, болезненная пустота в груди Сорен усилилась, и она попыталась не думать о другом мужчине, сосредоточив внимание на своей тарелке.
Со своего места справа от Сорен тяжело вздохнул Финн, развалившись на стуле и закинув руку на спинку, являя собой воплощение непочтительности и скуки.
— Я ненавижу вечеринки, — объявил он, ни к кому конкретно не обращаясь, хотя и посмотрел сердито на Сорен, как будто это она была виновата в том, что он подвергся этой помпезности. Хотя, в общем-то, так и было.
— Сядь, Финн, — устало сказал Каллиас со своего места напротив Сорен, уткнувшись носом в стопу каких-то военных отчетов. — Ты так свернёшь себе позвоночник.
— Он уже согнулся от всего, что он читает, — заметил Рамзес с другого конца стола, обнадеживающе улыбаясь своей жене во главе стола.
Она даже не оторвалась от своей тарелки.
Финн указал на своего отца, его глаза обратились к Каллиасу.
— Видишь? Он знает. Я уже безнадёжен. Позволь мне жить моей изогнутой жизнью.
Каллиас глубже погрузился в отчеты, один глаз его подергивался.
— Твоё право, если ты хочешь сгорбиться до того, как тебе исполнится тридцать.
Финн бросил виноградину в своего брата — что это было с ним, бросать фрукты? — не обращая внимания на ответное рычание Каллиаса.
— Что с тобой не так? Ты сварливее ската с застрявшим хвостом.
— Он просто на взводе, потому что Симус ждёт, когда он разберётся с отчётами разведки, — успокаивающе сказала Адриата.
— Ещё бы! Симус надерёт тебе задницу, — сказал Финн Каллиасу, наконец-то садясь прямо и рассеянно теребя пушок на своём рваном коричневом свитере, который он, казалось, слишком любил. Золотые манжеты и пояс, которые Каллиас навязал ему, мерцали на свету. — Ты должен был сделать это прошлой ночью.
Каллиас сделал агрессивный жест бумагами в своей руке, всё ещё хмурясь.
— Как ты думаешь, почему я делаю это сейчас? Ты думаешь, мне нравится приносить работу на ужин?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Кровь Сорен застыла в жилах, и их перебранка превратилась в тихое жужжание.
Разведка. Это означало, что они искали новые слабые места, новые поля для битв, чтобы превзойти Никс. Они снова готовились напасть.
Эта мысль заставила её желудок сжаться, воспоминание о том, как её яростно проткнули, захватило её разум и тело, сильно впиваясь когтистыми лапами. Она почувствовала на языке привкус смерти. Холодный пот выступил у неё на лбу. Её легкие сжались.
Финн крепко сжал её запястье до того, как она смогла встать. Он взглянул на неё, читая по её лицу, по её вздымающейся груди, по её побелевшим костяшкам пальцев, вцепившимся в стул. Он встал, демонстративно потягиваясь, и его позвоночник действительно хрустнул от этого движения.
— Солейл, не хочешь прогуляться со мной?
Первым побуждением Сорен было сказать: «Истлей атласский ублюдок» или «Я лучше брошусь в кипящие озера Инферы», но очередная волна головокружения прокатилась по всему её телу, и она обнаружила, что кивает. Она вышла с Финном через заднюю дверь, они оба проигнорировали протестующее шипение Каллиаса.
Этот коридор был без окон, тёмный и благословенно прохладный; никто не потрудился зажечь больше пары ламп. Тени мерцали и шептались по стене, призраки тьмы извивались на фоне насыщенной фиолетовой краски.
— Ты выглядела так, словно тебя вот-вот стошнит на весь наш прелестный пол. Опять, — сказал Финн, пока они шли; шли, а не бежали, потому что бег создавал впечатление, что есть от чего бежать, и она никогда не успокоится, если даст своему адреналину такую поддержку.
— Я бы хотела посмотреть, насколько крепок твой желудок, когда ты слушаешь, как кто-то говорит о борьбе с королевством, в котором ты вырос, Принц, — парировала Сорен, собирая руками излишки тюля своей юбки, чтобы не споткнуться.
Она не впервые надела красивое платье, но никсианская мода не была такой чертовски длинной.
Часть вечного веселья в глазах Финна потускнела при этих словах, но, прежде чем он смог заговорить, одна из теней в коридоре пошевелилась.
Сорен уже приняла боевую стойку, когда тень приставила маленький, ужасно острый кусочек стали к шее Финна.
— Она мертва? — потребовал мужской голос, глубокий и грубый, срывающийся от ярости, с сильным никсианским акцентом.
И даже в одежде слуги Атласа Сорен узнала его.
Она знала его голос, знала угол, под которым он держал нож, знала, что он держал его не теми пальцами, потому что на его ведущей руке не хватало одного. Она знала его ярость, знала его сияющие чёрные глаза, знала грубый как гравий хрип, который терзал его голос.
— Она мертва? — Элиас снова зарычал, лезвие едва пустило кровь из шеи Финна. — Она мертва, ты, проклятый Мортем ублюдок?
Сердце Сорен разрывалось от того, что только она могла услышать в его голосе страх и горе.
Элиас — её Элиас пришёл за ней.
Финн явно не понимал, в какой опасности он находился, потому что, когда он заговорил, это было только с негодованием, совсем без страха.
— Не думаю, что мне нравится твой тон.
Она должна была позволить Элиасу перерезать его горло. Но вместо этого… Может быть, это была доброта, которую он проявил, спасая её из того зала, может быть, это был редкий проблеск милосердия, но Сорен быстро сказала:
— Ты не можешь не быть просто драматичным ублюдком, не так ли?
Глаза Элиаса метнулись вверх так же быстро, как и его нож, и она ожидала шока, гнева, предательства, пока он рассматривал её атласский наряд.
Ничего из этого не было. Вместо этого он сморщил лицо.
— Сорен.
Её имя каким-то образом прозвучало одновременно смехом и рыданием на его губах, и он оттолкнул Финна резким ударом в висок, одновременно притягивая её в свои объятия, прижимая к себе так, что захрустели кости. Или, может быть, это просто голова Финна соприкоснулась с полом.
