мистер Хортон усмехнулся: – Вы как будто в первый раз!
Между тем при Вашем стаже
Вы могли бы боли те же
принимать, как принимают, скажем, ванну или душ.
И, оставив нож воткнутым,
мистер Хортон как по нотам
стал разыгрывать со мною задушевный разговор.
Мне – из уваженья, в общем,
к обстоятельствам зловещим -
ничего не оставалось, как любезно отвечать.
Приступ первый
– А скажите для начала:
Вас бы очень огорчило,
если б ножик был короче и тупее раза в два?
Впрочем, лучше Вам, пожалуй,
промолчать: вопрос тяжёлый,
а тяжёлые вопросы Вам пока не по плечу.
Так что мы начнём с простого,
как параграф из устава:
сколько будет сорок тысяч разделить на тридцать два?
Но у Вас такая мина,
будто Вы объелись тмина, —
ну нельзя же так, голубчик, из-за всякой ерунды!
Посудите сами: боли -
те, что есть, и те, что были, —
это, так сказать, не боли, а не более чем… так,
чепуха на постном масле -
в смысле терпкости и в смысле
тех, которые Вам дальше предстоят, мой дорогой.
Я сравню их с острой пиццей,
ибо я любитель специй -
всяких перцев, всяких травок, всяких лезвий и бичей,
чтобы жгло, но не сжигало:
наподобие глагола,
только дольше и сильнее-раз примерно в миллион.
Жизнь, бывая слишком пресной,
часто кажется напрасной:
день прошёл, как скорый поезд через пригород ночной, —
не пытай аборигенов,
сколько было в нём вагонов,
ибо спали и, конечно, не успели сосчитать!
Но представьте: тот же скорый
прилетел небесной карой -
снёс вокзал и переехал сто пятнадцать человек:
расспроси аборигенов,
сколько было в нём вагонов
и какие занавески, – всё узнаешь в тот же миг!
Я к чему про всё про это:
боли, скорби и утраты -
что они если не вехи, отмечающие путь?
Ведь иначе-то, без болей,
милю пролетишь за милей -
и не вспомнишь, как летелось, где летелось и куда!
Так что я на Вашем месте
был бы счастлив хоть отчасти,
что приходит мистер Хортон и даёт Вам редкий шанс
измерять Ваш день бездонный
единицами страданий -
от страданья до страданья, это ли не благодать?
Вы отмечены особо -
так скажите мне спасибо
за попытки подраскраситьВашу бледную судьбу!..
И, размазывая слёзы
благодарности, я сразу:
Отвечал: «Ах, мистер Хортон, как Вас не благодарить!»
Приступ второй
– Между прочим, друг любезный,
где, как только не над бездной,
полноценно проживаешь ускользающую жизнь!
Ваши глупые попытки
полагаться на таблетки
умаляют прелесть пытки – прекратите наконец…
Будьте, так сказать, мужчиной -
и покончим с чертовщиной
вроде всяких препаратов: это ж просто стыд и срам!
Встретьте новый тур улыбкой -
и покажется голубкой
боль, которая казалась ястребом полдня назад.
Вы же, видимо, не против,
если, массу сил потратив
на один весёлый приступ, Вы сумеете потом
на втором поэкономить?
Вы ведь знаете на память
Ваших болей расписанье и сценарий Ваших мук.
Я не то чтоб ободряю…
просто сделайте игрою
то, что кажется кошмаром: поприветствуйте кошмар!
Если уж страдать, то с песней,
и причем отнюдь не с постной -
с настоящею, с походной… с маршем, тысяча чертей!
Как любой палач, я тоже…
мягок – и причём не реже,
чем какой-нибудь влюблённый с серенадою во рту, —
и совсем мне не отрадно
наблюдать, что Вам так трудно,
если я, допустим, спицей протыкаю Ваш зрачок.
Пытка в настоящем смысле -
как и прочие ремёсла -
тоже дело вдохновенья, а не просто абы что:
ведь с надорванной душою
не сломать красиво шею -
так что в Ваших интересах душу мне не надрывать.
Так-то, друг Вы мой… короче,
сделайте же шаг навстречу:
усмехнитесь, пошутите – человек Вы или кто?
Мы ведь как иголка с ниткой -
но одной неточной ноткой
Вы способны всё разрушить, весь наш творческий союз!
Вы б попробовали лорду
Байрону состроить морду
в тот момент, когда он пишет «Чайльд-Гарольда», например, —
не видать тогда нам «Чайльда»…
разве это не печально,
если Ваша морда – лорда вышибет из колеи?
Тут и сам он впал в печальность -
и, нацеливаясь в челюсть
золотым своим кастетом, выразительно вздохнул.
И, хотя мне было тяжко,
я пропел ему частушку,
чтоб народная частушка ободрила палача.
Приступ третий
– Так-то лучше, мой хороший!
Правда, этой вот парашей,
только что пропетой Вами, мастера не вдохновить.
И, хотя прогресс заметен,
слишком много красных пятен
на лице у Вас, а это неприятно наблюдать.
Вы поймите, Бога ради:
Ваших болей нет в природе -
это плод воображенья, выросший на пустыре!
Подойдёшь к нему поближе
и поймёшь, что большей блажи -
лажи! – не сказать ни в сказке, ни пером не описать.
Всё вокруг – одни мониста
в пальцах иллюзиониста:
дунул-плюнул-переплюнул – и пропало всё вокруг,
сколько ты потом ни ахай -
только кролик вислоухий
в лаковом сидит цилиндре, улыбаясь невпопад…
Кролик, как это ни глупо, —
явь, всё остальное липа:
ничего не существует, кроме кролика, – божусь!
Даже фокусник – подделка,
он продержится недолго
и исчезнет, а вот кролик – это вечно, это да!
Носом хлюпни, слёзы вытри -
жизнь подобна лёгкой сутре:
спишь и видишь, а проснёшься – всё рассеялось давно,
носом хлюпни, слёзы вытри -
ты сидишь в кинотеатре,
и механик полупьяный крутит плёнку не туда.
И вращаются колёса
в направлении от леса
о ту пору, как повозка едет строго в этот лес, —
но, пока Вы наблюдали
за повозкой, Вас надули -
и очнётесь не в лесу Вы, а в пустыне, дурачок!
Так и тут вот: Вы на страже
Вашей боли… дескать, Боже,
сколько ж можно и доколе, чёрт бы всех бы вас побрал
с этим пеклом, с этой лавой!..
Вы же всадник безголовый -
голова болеть не может, если нету головы!
Хоть спросите у Майн Рида,
хоть у прочего народа!
Что майн риды, что народы скажут: так оно и есть -
а таких фантомных штучек
у отсутствующих точек
сколько хочешь: эти штучки хоть кого сведут с ума.
И, вогнав мне гвоздь в затылок,
крякнул он: – Психопатолог -
вот кто нужен Вам, пожалуй, ибо Вы, голубчик, псих…
Я б кивнул, даю вам слово,
но, когда ты безголовый,
получается, что, в общем, и не очень-то кивнёшь…
Приступ четвёртый
– Что же… – он взглянул победно, -
спите дальше беспробудно,
если любите кошмары! Говорят, на вкус, на цвет…
Сон хорош, когда он вещий,
но… как собеседник спящий
Вы мне малоинтересны, откровенно говоря.
Сон уносит Вас отсюда -
ничего себе беседа,
если Вас почти что нету в поле зрения! Алло,
дайте мне хоть знак, что живы:
смотритесь Вы так паршиво,
будто без предупреждены дали дуба наконец…
Коли так, то горько, горько…
