Я хочу поговорить, только не по телефону…
Лучше как-нибудь не так.
Лучше где-нибудь не здесь.
* * *
Твои мысли – в тучах,
в твоём небе – немочь,
дорогой Тут Тутыч,
дорогой Там Тамыч!
Строчки не напишешь,
пары слов не свяжешь…
крылышками машешь -
улететь не можешь.
Голубю учиться
страсти ястребиной -
в верности отчизна
поклялась чужбиной,
бабочка с Тибета
залетела в улей -
в вечности свобода
поклялась неволей.
Метка инородца -
кровью на сорочке:
близнецы дерутся
у зеркальной речки.
А земля громадна -
сколько хочешь ссорься,
и нигде не видно
солнца или сердца.
2004
ДВЕНАДЦАТЬ ПАМЯТНИКОВ
1
Если не вглядываться в полутьму,
а так… идти в полутьме -
там будет памятник одному
слову у нас в уме:
маленький памятник Слову Дом -
верхом на лихом скакуне…
но он за берегом, за мостом,
на другой стороне.
Его пьедестал – прибрежный песок
да красной глины комок,
и он не низок и не высок -
точно как теремок.
Но тот, кто этим путём ведом,
увидит наверняка
маленький памятник Слову Дом -
издалека.
Некий возвышенный произвол -
нежен и белокрыл -
как-то, играя, его возвёл
да и забыл,
что пьедестал его из песка…
Боже, помилуй нас -
всех нас, идущих к нему, пока
он не исчезнет из глаз.
2
Памятник Бабочкиному Крылу
маленькой улочки на углу -
там, где в проёме портала,
кажется, и пролетала
бабочка пару столетий назад.
Этот торжественный эпизод
запёчатлён в граните:
в образе лёгкой сети
тонких, как чайный фарфор, улик -
прожилок, сбежавшихся в узелок.
Бабочка, бабочка, тяжек гранит -
тяжек гранит, да с землёю роднит.
Бабочка, бабочка, сердце легко -
сердце легко, да парит высоко.
Только наладятся в мире дела -
тут же у Бабочкиного Крыла
встретятся, всё ещё юны,
Первой Любви ветераны:
будет оркестра старинная медь
снова смеяться, рыдать и неметь -
словно бы и не заметя
пары минувших столетий.
3
Трудно смотреть без улыбки
на памятник Ореховой Скорлупке -
шлюпке посреди океана,
победившей два урагана!
Из чего она только сделана,
что миры перед нею ветхи?
Из какого железного дерева,
из какого дерева Бодхи?
Из какого нежного пафоса,
из какого крепкого лотоса,
что стихия пред ней – любая -
на коленях стоит, робея,
и не может слова сказать?
И что толпы прибрежного люда,
в океан закинувши сеть,
ждут своего чуда?
На воде золотая тропка,
уходящая в небеса,
где Ореховая Скорлупка
подняла паруса -
и по этой тропке, как посуху,
жизнь поднимется на корму
и поклонится мачте как посоху -
пилигримскому.
4
Остановил на лету строку
солнечной бронзой
памятник Поющему Тростнику,
ух, какой грозный! -
Полное внутренней синевы
полое тело,
все они, все они таковы -
небесные стрелы.
Но памятник Поющему Тростнику
возьмёт первую нотку -
выплеснет радость или тоску
на одну минутку
и – опять молчать, хоть ты тут умри:
мне – что… я осока!
Да мы-то знаем, что у него внутри
заключена музыка.
И с дальнего поля, с дальней реки -
по одиночке и в свите -
скоро сюда принесут венки
птицы и дети,
сядут к подножию – и тогда
жизнь городская
в дырочках зажурчит, как вода, -
не умолкая.
5
Говорят, что, когда рассеется дым,
будет виден во сне глубоком
памятник Параллельным Прямым,
пересекшимся ненароком:
памятник двум глупым прямым -
легкомысленным пешеходам хромым,
столкнувшимся на переходе
при всём при честном народе.
Мы всегда идём, не видя куда,
мы всегда запутываем провода:
то ли это по дурости, то ль с тоски -
но потом на всех проводах узелки
и уже ничего не поправить,
и короткая наша память
говорит, что всегда у нас всё не так,
и не может распутать моток.
Но мы подождём: пусть рассеется дым
и пусть проступит из дыма
памятник Параллельным Прямым,
порознь ушедшим из дома,
попавшим в вокзальную кутерьму,
потерявшим друг друга в сизом дыму
и – волею странника-Бога -
опять нашедшим друг друга.
6
И не спрашивай, как дела:
дела – как сажа бела.
Вот памятник Пятой Ножке Стола,
которая слишком мала:
подложить под неё картон -
и навеки забыть о том,
что утл, мореплаватель, твой челнок
и стол, увы, колченог.
По памятнику Пятой Ножке Стола
ночами бежит смола:
это значит, что жизнь его не весела,
но – какая бы ни была,
а всё же блестит серебристая нить -
и есть о чем вспоминать…
На то ведь и мраморная доска,
чтоб память была крепка.
У памятника Пятой Ножке Стола
какого-нибудь числа
соберутся все, кому не нужна
ни ширина, ни длина -
а о чём уж они начнут говорить
и что потом начнут вытворять,
взлетевши на небеси, -
об этом у них и спроси.
7
Я забыл, в каком возвели веку,
но не в этом, по крайней мере,
памятник Телефонному Звонку,
прилетевшему из-за моря, -
тогда жизнь пошла лепить кренделя
из уже забродившего теста -
и в окно ввалился нос корабля,
глядя в сторону норд-веста.
Ах, звонок телефонный наделал дел!..
Он сразил наповал былое,
он грозил, умолял, хохотал, рыдал,
он сломал на окне алоэ,
он всё звал на охоту, на смерть, на бой,
звал на пир – по ковшу на брата! -
и увёл нашу старую жизнь с собой,
и уже не привёл обратно.
А теперь уж всё ему нипочём -
и с тяжёлым каменным пылом
он летит, подавшись вперед плечом,
на коне на своём на белом,
и спешат к нему, под его трезвон
люди со всякими мелочами -
и кладут к подножью со всех сторон
свои минуты молчанья.
8
Для чего по сто раз на дню
памятник Блуждающему Огню
меняет свои очертанья -
это большая тайна.
Её знают скульптор, да городовой,
да старик на башне сторожевой
под шляпою порыжелой.
А больше никто, пожалуй.
Но к тому Блуждающему Огню
всё равно приятелей и родню
водят гордые горожане,
зачарованные миражами,
потому как Блуждающий сей Огонь -
каждый миг бывает совсем другой,
и обычно приятели и родня
без ума от того Огня.
Но среди приятелей и родни -
тоже лишь блуждающие огни,
да и все мы блуждающие огни -
бирюльки вольного ветра,
и совсем-то нету у нас корней,
и мы вечно заняты всякой фигнёй,
наше утро вечера мудреней -
но ещё далеко до утра.
9
Брови сдвинуты, губы подведены,
в лице – ни кровинки:
это памятник Половинке Луны -
невидимой половинке.
Он тут самый высший авторитет,
ибо жизнь такая…
Его любят голуби: прилетят -
и сидят, воркуя.
Он, должно быть, и создан для голубей -
приземлиться где бы.
Ибо… сколько в небе ни голубей -
не получишь неба.
И земля, она всё равно родней, -
говорили птицы, -
хоть и мало свободного места на ней,
куда примоститься.
А у памятника Половинке Луны
места в достатке -
хоть пиры пировать… с любой стороны
летя в беспорядке:
чтобы Бог напитал – никто не видал, -
из невидимой плошки,
чтобы Бог напоил – никто не следил, -
из невидимой фляжки.
10
А теперь подойдите к этой черте
и замрите у этой черты:
перед Вами памятник Долготе -
в честь Восточной, небось, Долготы.
О ту пору, как Запад собран и строг, -
в стороне от него, простак,
безалаберно розовеет Восток,
медлительный наш Восток.
Не кручиньтесь о том, что на данный момент -
вот на этот самый момент -
здесь стоит пока один постамент,
но зато каков постамент!
И уже неважно, когда вознесут
на неспешный зрительский суд
прямо в самое небо ленивую ту,
ту Восточную Долготу.
Мы давай придём сюда – постоим
и положим пару гвоздик
ко всем несбывшимся планам твоим
и к тому, чего я не достиг,
и начнём, как два дурачка, танцевать:
ничему никогда не бывать!.. -
ибо всё на свете только мечта
и Восточная Долгота.
11
Памятник Паровозному Свистку -
всаднику на полном скаку,
всаднику в облаках
и с облаками в руках:
Звук – это имя, а больше-то что ж…
с имени ничего не возьмёшь:
жизнь просвистела – такая юла! -
и не поймёшь: а была?
Как же нас звали-то в школьном дворе… -
только разбойничий свист на горе,
где паровоз растворился в дыму
и где ничто ни к чему,
а уж свисток… – он давно подустал
и, вознесённый на пьедестал,
больше не хочет пронзать тишину -
только вздыхает: дану!..
Жизнь просвистела, гора высока,
сядем, дружок, у подножья Свистка,
сядем, закурим, чтоб сизый дымок
нам ни в чём не помог!
