и, не говоря ни слова,
сядет рядом на пригорке и охотно подождёт.
Голову придётся вынуть -
не в песке же ей увянуть!
Захотите отдышаться, а опасность тут как тут:
Вас-то я и поджидала,
принимаемся за дело, —
и… как примется за дело, как возьмёт Вас за грудки!
Значит, так, мой драгоценный,
пропитайтесь этой сценой
и потом не говорите, что я не предупреждал:
может всякое случиться,
ни за что нельзя ручаться -
страусиные повадки не приводят нас к добру.
Не отсрочивайте казни,
то есть не чините козни
времени: оно не любит ждать или плестись в хвосте
за событий чередою -
так что даже чародею
не удастся увернуться от тяжёлых жерновов.
Всё всегда идёт по плану -
я без плана и не плюну…
есть священный распорядок, расписание часов:
раз настало время, субчик,
Вам отплясывать галопчик,
то отплясывать галопчик лучше сразу и начать!
Вот… так, стало быть, давайте
поскачите по кровати -
это очень освежает, уж поверьте старику,
мы – тем более – не вправе
допустить застоя крови,
ибо, помните, в движеньи – кто там? – мельник жизнь ведёт!
Так что мы сейчас попляшем -
чем, должно быть, и утешим
наш недуг: спросите предков, предки в этом знают толк, —
бросьте Ваше полотенце
и отдайтесь ритму танца
ритуального – так в прошлом болям ставили предел.
Это, потерявши память,
только после стали думать,
будто танец есть искусство… дудки, дудки, господа!
Танцем заклинали духов,
чтоб, поохав и поахав,
дух – положим, дух недужный – убирался с глаз долой.
Дух ненужный, дух недужный -
дескать, друг мой ненадёжный,
мы с тобой в кругу попляшем, потягаемся с тобой -
и так далее… И тут он -
прутиком железным, гнутым
по лицу хлестнул мне – так, что… я без слов пустился в пляс.
Приступ двенадцатый
Принявшись беситься с жиру,
он вскричал: – Поддайте жару!
Больше больше страсти, больше муки, наконец!
Два-притопа-три-прихлопа -
это выглядит нелепо,
это просто, извините, ерунда и детский сад…
Станьте вихрем, станьте бурей,
не висите глупой гирей,
я ценю в движеньях лёгкость… грациозность, чёрт возьми!
Ну и что, что Вы в пижаме?
Двигайтесь в другом режиме:
Вы теперь не Вы, мой милый, – Вы какой-нибудь цыган!
В Вас полно горячей крови,
свищет ветер в Вашей гриве,
в Вашем взгляде блески молний, всплески помрачённых вод,
Ваших рукавов раструбы
подымаются до неба,
Ваши клёши – словно флаги, а не эти две клешни…
Обезумьте, одичайте,
под собой огонь почуйте -
Ваши пятки лижет пламя, Вы взвиваетесь, как дым,
надо мною, над собою…
и тогда уже любую
форму примет Ваше тело – там, где формы больше нет!
Просто раствориться в сущем -
не того ли все мы ищем?
Не к тому ль идёт тихонько наша старенькая жизнь,
чтоб развеяться над миром -
серым пеплом, сизым паром -
и, исчезнувши из виду, позабыть саму себя?
Так за что же тут цепляться?
Нам досталась не теплица,
мы в геенне, мы пылаем, мы трещим… ну, пусть немы -
пусть хоть Вы: во искупленье
ввергнутых во исступленье
обывателей, которым не дано высоких мук!
Думайте, что Вас распяли, —
опадите горсткой пыли
с перекрестия на спины человеков, павших ниц
перед красотой распятья, —
и тогда смогу воспеть я
принесённого им в жертву одного из них… аминь.
Неужели Вас, скотина,
не прельстит сия картина,
эта дерзость перехода из огня да в полымя?
Полно шлёпанцами шлёпать -
мне противна Ваша копоть:
или Вы уже горите, или хватит тут коптить!
Тут, от праведной от злости,
бросил прутик он и – к трости:
развернулся, присмотрелся и ударил точно в цель -
в переносицу и здесь я,
вмиг лишившись равновесья,
понял, что лечу: наверно, в край, где формы больше нет.
* * *
Ах, где тонко, там и рвётся
говорю я вам отсюда, из страны Нитутнитам:
здесь живут одни лишь души,
пропадающие в бреши
между жизнью и не жизнью: здесь покой и тишина.
Здесь поэзии начало:
боль навеки отзвучала,
ибо наше с вами сердце отстучало навсегда -
это значит, что отныне
у души не стало няни,
то есть плоти, – и в полёте пребывать теперь душе.
Нет ни радости, ни скорби
там, где мы на нашем скарбе
ставим крест и нам не нужно ровным счётом ничего, -
ты лети, лети сквозь время,
над лесами, над горами,
невидимка, нелюдимка, дымконосная душа!
Не заглядывая в ноты,
сочиняй себе сонаты -
не сонаты, так сонеты или прочие стихи, -
им неважно, что снаружи:
у сонаты нету кожи,
у сонета нету кожи,
нету кожи у души.
Поселись себе над миром -
и не балуйся кошмаром
бытия: оно телесно, а где тело – там и смерть.
Будь незримым, будь эфирным,
не служи тяжёлым формам,
ибо формы не бывает в разрежённых небесах!
Это дьявол в адской лавке
сам не свой от упаковки -
всё пакует и пакует всякую пустую суть
в развесёлую бумагу,
ты же обращайся к Богу:
Бог и так тебя увидит, Бог и так тебя найдёт!
Он тебе протянет руку -
и проводит через реку
в то пространство, где всё сразу называется «покой»:
у него там всё бесплотно,
всё бесплотно, всё бесплатно -
и без всякой упаковки: нечего упаковать!
До свиданья, мистер Хортон,
Всем привет – живым и мёртвым!
Что же до вина и торта – заберите их с собой.
Вечер близок, солнце село -
попируйте, значит, соло:
жертвам, друг мой, не пристало с палачами пировать.
Всё вокруг – одни мониста
в пальцах иллюзиониста:
дунул-плюнул-переплюнул – и пропало всё вокруг.
Да и было ли? Едва ли:
только лёгкий привкус соли
неотчётливо напомнит о не бывшем ни-ког-да.
САМИ СЕЛИ НАПИСАЛИ
1997–2001
* * *
Сами сели написали,
сами встали разыграли -
под одними небесами
между разными мирами.
Шляпа с перьями намокла,
платье выглядело ветхо.
На тарелке недомолвка -
вся кривая, как креветка.
Как бы этак бы отсюда -
мелким бесом, пешей сошкой!
Тут бумажная посуда -
вкупе с пластиковой ложкой…
А на тоненькой свирели
мы играли не вчера ли
боже-что-мы-натворили,
но свирели леденец
тает на устах ничейных,
тает на необычайных,
и поёт весёлый чайник
вот-и-сказочке-конец.
* * *
До чего же нелепая буря:
всё разрушить, всё переломать!..
Я хочу на ту сторону моря,
где могли бы меня понимать.
Волны, птицы, пустынные пляжи,
волны, птицы – и волны опять…
Там, наверное, всё это то же,
но могли бы меня понимать!
И кормили б домашним вареньем,
и поили б домашним вином,
и не знали бы мы, что стареем,
что ветшает страна, сад и дом,
и чудесная нить разговора
всё тянулась бы времени вспять -
я хочу на ту сторону моря,
где могли бы меня понимать…
где, как в старом и глупом романе,
было б плохо, но сносно вполне,
где могли бы… да не понимали,
когда я был на той стороне.
* * *
На каком бы языке обратиться к этой птице?
На каком ни обратись – не ответит, не поймёт,
а возьмёт да улетит – и уже не возвратится:
птицы – ветреный народ, очень ветреный народ.
Я хочу поговорить – ни на чём не спотыкаясь,
на безмозглом языке, на молочном языке:
слов пятнадцать – двадцать пять – я поплачу, и покаюсь,
и напьюсь, и захлебнусь в этом бурном молоке.
Я хочу поговорить – и не то чтобы о чём-то,
и не то чтоб о своём, но без всякого стыда,
я хочу поговорить – быстро, путано, нечётко:
половина слов внутри – половина где когда.
Ах, кому бы никому: Богу, чёрту, лексикону -
свечка, печка, кочерга – всё равно, что есть – то есть!
Я хочу поговорить, только не по телефону…
