так как первого класса в поезде не было, и тут опять произошел оригинальный эпизод, оказавший нам немалую помощь в дальнейших, далеко не таких простых передвижениях.
Выбирая себе место, мы вошли в отделение, в котором сидел только один человек. Раннее утро клонило нас ко сну, и мы почти не разговаривали друг с другом, а господин этот жадно проглатывал одну газету за другой. После какого-то короткого вопроса и ответа между женой и мною он спросил меня на очень плохом русском языке, русские ли мы, и стал сначала пытаться говорить по-русски, но так как это ему не давалось, то скоро он перешел на английский язык, сказал, что знает больше Москву, чем Петроград, что имеет много русских друзей, из числа живших на Дальнем Востоке, едет в Англию, в Ливерпуль, где состоит пастором, и затем спросил нас, не читали ли мы, случайно, очень интересное интервью, которое напечатано в шведских и финляндских газетах, с бывшим русским премьер-министром графом Коковцовым, которое очень понравилось ему своею ясностью и определенностью изложения и встретило отличный прием во всей шведской прессе, конечно, кроме крайних социалистических листков, отозвавшихся о нем очень враждебно.
Я сказал ему, что читал это интервью, не обнаруживая моего инкогнито, и мы беседовали очень мирно почти до самой Христиании. За час до нашего приезда туда, он стал выражать сожаление, что не запасся билетом на пароход из Бергена, а то был бы рад продолжать путь с нами, и передал мне свою карточку с надписью «Пастор Сиоблом. Ливерпуль, Англия» и такой-то адрес.
Мне пришлось дать ему свою карточку в обмен, и велико было его удивление, когда он узнал, что я и есть автор интервью. Старался он, что называется, вовсю быть внимательным, услуживал, чем только мог, куда-то быстро сбегал на промежуточной станции, чуть было не отстал от поезда; оказалось, что он давал знать своему приятелю, русскому консулу в Христиании Кристи, о нашем приезде, и, когда мы через 2 часа подъехали к вокзалу, Кристи, который успел уже получить телеграмму, выехал встретить нас и показал нам город.
Мы пригласили нашего пастора обедать с нами около пяти часов в прекрасной гостинице, где к нам подошел бывший лицеист Грэвс, а вечером мы заехали к Кристи, где нашли М. И. Терещенко, и когда пришли около 10 часов на вокзал, то оказалось, что наш милый пастор раздобыл себе все-таки место в нашем спальном вагоне и решил продолжать путь до Берлина. Тут он опять был нам просто незаменим. Благодаря ему и Кристи, нас встретил в этом городе русский консул Емельянов, посадил в автомобиль и повез отбывать нескончаемые формальности во французском и английском консульствах, в пароходной компании, вызвал директора этой компании, который дал нам дневной приют в пароходной же гостинице, только что открытой, правда весьма примитивной, а пастор сдал наши вещи на хранение на вокзале и вечером перенес их на пароход. Словом, благодаря этим людям мы не пропали в Бергене, но все же были рады выбраться поздно вечером из него, хотя морское путешествие не предвещало нам большого удобства.
Мы попали на маленький, неважный пароход «Ирма», всего в 760 тонн действительных. Каюту нам отвели очень тесную, с плохими, узкими и короткими кроватями; ни сидеть, ни стоять в ней не было никакой возможности, и пришлось, в сущности, пролежать все 36 часов пути.
Наутро я попробовал было выйти, но оставаться на палубе не было возможности из-за дождя, да и стало порядочно покачивать наше утлое суденышко, двигавшееся очень медленно, вследствие малого количества угля. Жена вовсе не решилась вставать, так как ей становилось плохо при первой же попытке подняться с койки, и мы просто пролежали более суток, считая даже с утра, последовавшего за первой ночью.
Днем я попытался было снова пройти в столовую, выпил даже чашку кофе, но мне стало не по себе, и я предпочел также остаться лежать в постели.
Ночь прошла сносно, качка стала меньше, да и вообще жаловаться на нее не было основания — море было сравнительно недурное, — и будь наш пароход побольше, да имей он получше ход, мы должны были бы считать наш переход самым удачным.
На второе утро, в понедельник, с 9 часов, показался вдали берег, море совершенно успокоилось, все вышли наверх, стали завтракать, а к 12 показался Ньюкасл, но подход к нему тянулся бесконечно. То мы стояли часами на месте, то тащились черепашьим ходом между рядами судов и только к 4 часам пристали к берегу. Начались бесконечные формальности, в которых и тут нам помог наш милый пастор, шепнув кому-то на ухо, кто мы такие. Нас выпустили первыми после британского консула в Москве Вудрона на берег, или, вернее, в таможенный пакгауз, у входа в который нас встретил опять-таки русский консул де Колонг, в сопровождении молодого бывшего лицеиста Мартенса. Они помогли нам пройти через игольное ушко невыносимых формальностей, бессмысленного допроса, доведенного до таких мелочей, что смысл их просто не поддается уразумению. Например, меня спросили, сколько у меня с собою денег, пересчитали мои 58 фунтов, записали их номера и адрес Стокгольмского банка, в котором я их приобрел.
Консул достал нам с большим трудом комнату в гостинице, грязной, закопченной угольною копотью, с нетоплеными комнатами и дымящим камином в столовой. Мы побродили после обеда по городу, полюбовались на вокзале и на улице внешним видом невероятно распущенных и неряшливых солдат, до мельчайших подробностей напоминавших нашу «красу и гордость революции», и с 9 часов были уже в кровати, предварительно обогрев ее горячим кувшином. Как не схватили мы простуды или чего-либо еще горшего в этой обстановке — неизвестно.
Наутро мы встали рано и выехали в Лондон скорым поездом в прекрасном вагоне и были на месте около 5 часов. Это было 10 декабря.
Две недели, проведенные в Лондоне, до 22 декабря, были началом того политического разочарования, которое усиливалось с каждым днем, принимая все более и более ясное очертание, и привело меня, наконец, к состоянию беспросветной, тупой безнадежности и к сознанию, что жизнь должна неизбежно обратиться в какое-то бесцельное прозябание и молчаливое ожидание просто роковых событий. В такое состояние, при котором видишь с очевидной ясностью, что предпринимать что-либо, говорить о чем бы то ни было,
