Гуров поблагодарил своего собеседника, положил трубку, свел брови и заявил:
— Ну, Бубникс! Набрехал, скотина! Стас, заскочи по пути к этому господину и прижми его так, чтобы жизнь ему медом не показалась. В машине, оказывается, сгорел вовсе не Шпыряк! Значит, тот смылся, а этот брехун его отмазал. Надо выяснить, куда именно подался этот фрукт бандеровский. А чтобы наш болезный поменьше скрытничал и выкручивался, сейчас поручу Прохорову изучить всю его подноготную. Раз он с ним уже работал, ему и карты в руки. Уверен, какие-нибудь грешки у Бубникса вылезут обязательно!
Он снял трубку телефона, набрал номер информационного отдела и услышал отклик капитана Жаворонкова. Полковник объяснил Валерию ситуацию, поручил ему срочно разослать по всем регионам фото Шпыряка и сделать ориентировки по его поиску.
Лев Иванович вошел в помещение СИЗО, предназначенное для проведения допросов, и огляделся. Сколько же времени он тут провел, выясняя тайны и секреты своих подопечных?! Если сложить вместе, то суммарно месяцев несколько получится наверняка.
Вскоре конвой доставил Гаджиханова. Директор агентства выглядел подавленным и хмурым. Сперва он ответил на дежурные вопросы, а потом хоть и не очень охотно, но рассказал о деятельности «Русской лилии».
Как оказалось, это агентство раскинуло по всей европейской части России целую сеть так называемых скаутов, которые не имели отношения к общеизвестному детскому движению. Эти люди официально в штате агентства не числились. Они находились, так сказать, в свободном полете, искали девушек, которые могли бы заинтересовать «модельмейкеров». Эти самые скауты рыскали в учебных заведениях, спортзалах, бассейнах, на чисто женских производствах, наподобие швейного, даже на улицах.
Надо сказать, что такая вот замануха — блистательный успех на подиуме, колоссальные гонорары и обязательный миллионер в качестве законного мужа — мало кого привлекает. Поэтому скауты активно осваивают НЛП — нейролингвистическое программирование. Проще говоря, они владеют самыми эффективными способами уболтать жертву, погрузить ее в вербальный гипноз, иногда именуемый еще и цыганским.
Гуров пообещал походатайствовать перед судом о смягчении приговора Гаджиханову, активно содействующему расследованию. В обмен его собеседник сообщил, что у «Русской лилии» есть около десятка филиалов, которые ежемесячно отправляют за рубеж примерно тысячу дурочек, мечтающих о заморском счастье.
— Три дня назад тридцать девок увезли на автобусе в Одессу. Куда их там дальше девают — я не знаю. Хотя, понятное дело, в Одессе они не останутся. Там своих проституток хватает. Украина сейчас даже Россию переплюнула по этой части. Если года три назад у нас каждая пятая красотка была с Украины, то теперь — каждая вторая. Сами прут, лишь бы взяли. Я удивляюсь вам, русским, да и славянам вообще. Как вы можете такое допускать?! Вы хоть когда-нибудь видели на Тверской или Ярославке чеченку, кабардинку, лезгинку, аварку? Нет! Хотя вы же не скажете, что горянки некрасивы и непривлекательны!
— Конечно не скажу, — согласился Гуров.
— Вот! — Гаджиханов потряс в воздухе растопыренной пятерней. — Я не понимаю, почему русские мужчины мирятся с тем, что их девушек, самых здоровых и красивых, вывозят из страны в позорное рабство. Женщина — это душа нации. Если ее тело истоптано и оплевано, что она потом сможет родить? Мужчину, воина, защитника своего очага, или трусливого ублюдка, вобравшего в себя грехи всех тех скотов, которые покупали за деньги его мать?
Машу Гайдукову он хорошо помнил. Эта девушка и в самом деле была необычайно красива. Гаджиханов слышал и о том, что с ней случилось. Ее украли прямо с улицы. Она шла вечерней порой словно невменяемая. Вероятнее всего, Машу кто-то накачал наркотиками. Похищением руководил прежний директор агентства Альберт Фрымшин. Девушку привезли в загородный дом помощника министра. Там ее по очереди изнасиловали сам Сивяркин и Леонид Касавин, гостивший у него.
Куда ее дели потом, Гаджиханов не знал, но предполагал, что, скорее всего, отправили за границу чартером. Так назывался вывоз тех девушек, которые отказывались ехать по согласию. Им вводили наркотики и увозили на специально оборудованной грузовой «Газели». До Гаджиханова доходили слухи, что доезжали не все — некоторые в дороге умирали от избыточной дозы дури.
Несколько месяцев назад Альберт Фрымшин бесследно исчез. Перед этим к ним в агентство приходил моложавый, очень крепкий мужчина, который расспрашивал о Маше Гайдуковой. Судя по всему, это был ее отец. Он ходил в местную полицию и прокуратуру. Фрымшина раза два вызывали на допросы. Он без труда смог доказать свою невиновность, однако потом вдруг исчез — поехал в ресторан «Милая Дуся» и прямо там словно растворился в воздухе. Его машина так и осталась стоять перед входом.
Все сразу же поняли — его похитили и убили. Скорее всего, это сделал отец Маши. Более того, именно он выбил из Фрымшина имена тех, кто глумился над его ребенком. Всего месяца через полтора после этого в институт имени Склифософского попала Кузьмятушкина, потом был убит Касавин.
— Стрелял настоящий профессионал, — уверенно проговорил Гаджиханов. — Он выпустил в Леньку три пули. Первая — в пах. Его похоронили кастратом. Две другие угодили в живот. После таких ранений спасти невозможно, а смерть долгая и мучительная.
— Но он же вроде бы умер сразу, — с сомнением в голосе сказал Гуров.
— Нет, уже в больнице, на операционном столе. — Задержанный болезненно поморщился. — Просто боль была такой адской, что он не мог шелохнуться, издать хотя бы стон.
— И все же, на ваш взгляд, куда могли отправить Машу? — Лев Иванович испытующе взглянул на Гаджиханова.
— Клянусь хлебом — не знаю! — арестант развел руками. — Но могу сказать, что если она попала в руки косоваров, то ей конец. Если негритянку, марокканку, немку, француженку они еще отпустят, выжав из нее все, что только можно, то славянок эти негодяи не милуют никогда. Всех их они пускают «на органы». Хотя косовары вроде бы и мусульмане, но я их презираю. Это ничтожные, жалкие людишки. Когда-то они были христианами, потом из жадности приняли ислам. Сербы и болгары, как бы на них ни давили турки, остались верны своей вере и поэтому достойны уважения. А вот албанцы и от своей прежней веры отреклись, и настоящими мусульманами не стали. Большинство из них не соблюдает священный месяц Рамадан. Они и в мечеть-то идут лишь тогда, когда что-то угрожает их шкурным интересам.
Закончив допрос, Гуров отправился на улицу Предмостную, где проживал некий Суклич, в свое время слывший одним из самых крутых дельцов сутенерской мафии. Бывший мафиози отбыл в местах не столь отдаленных более десяти лет. Он завязал со своими былыми делами и занялся куда более безопасным антикварным бизнесом, особенно в плане нумизматики и бонистики. Теперь у него была небольшая лавочка. Ее владелец не только продавал редкие монеты, как старинные, так и современные, но и оценивал их за умеренную плату.
Лев Иванович подрулил к мастерской по изготовлению ключей и производству мелкого металлоремонта, зашел в ее вестибюль и увидел еще одну дверь сбоку, над которой была прилеплена самодельная табличка, написанная от руки: «Монеты, марки, купюры — консалтинг». В помещении было малолюдно. Некий тип, еще молодой, но уже с красным носом, пытался всучить какую-то монету худому, как сушеная вобла, гражданину с бесцветными глазами, характерными для этой же самой рыбы.
Увидев Гурова, хозяин заведения, досадливо крякнув, сунул красноносому пятидесятирублевую бумажку, бросил его монету в какую-то коробку, стоявшую на стеллаже, и вытолкал своего клиента за дверь.
— Никак не ожидал увидеть полковника Гурова собственной персоной в моем убогом заведении, — тускловато взглянув на гостя, все так же бесцветно сказал он. — Какими судьбами, господин оперуполномоченный?
Лев Иванович усмехнулся и проговорил:
— Мы же как будто не встречались, а вы меня знаете.
— Да кто же не знает правильного опера Льва Гурова? Я даже догадываюсь, по какому вы вопросу.
— Занятно, — Гуров улыбнулся. — И по какому же?
— Думаю, именно вам поручили расследовать убийство Сивяркина, — без намека на эмоции пояснил Суклич. — Эх, Лев Иванович! Как поменялся мир! В середине девяностых за три десятка конченых шлюх, прошедших все столичные бордели и панели, которых мы вывезли в Финляндию, мне дали двенадцать лет, из которых — пять строгача. Видите ли, две из них — наркоманки стопудовые! — уже в Стране Суоми перебрали героина и приказали долго жить. Финны нас сцапали, передали в Россию. УК тогда еще был советский, судьи тоже прежней выпечки. Вот мне и отмотали по полной программе, даже сверх того. А сегодня? Бывает, невинных девчонок вывозят пачками за границу, и никто не чешется. Даже мне становится муторно! Хотя повидал я — ой-ой-ой!
