Саша увидела, что невдалеке от нее стоит кто-то маленький. Не собака. И не кошка. Саша поморгала, прищурилась и поняла: это лисица. Внимательная, спокойная, замершая. Пушистый хвост и тонкая морда. Она смотрела прямо в Сашу. Саша заволновалась: а вдруг это та самая лисица? Или ее призрак? Или ее правнучка? Может быть, они уже виделись, может, это и правда она, хотя бы в каком-то смысле? Знакома ли Саша с этой лисицей? Саша встала, лисица подняла одну лапу, то ли приветствуя Сашу, то ли готовясь от нее убежать. Они стояли так, смотрели друг в друга, пока, очень скоро, не стало совсем темно, безлунно, и Саша могла видеть только силуэт. Как только бахнул первый небесный взрыв, еще далекий, слегка наэлектризованный и расфиолеченный, лисица убежала.
Саша проснулась и открыла глаза в желтое утро. Сначала она скрипнула крашеной рамой и пустила в дом ветер, потом отворила входную дверь, и ветер стал плясать прямо в комнате. Саша вышла на крыльцо и улыбнулась Остапке, которая вблизи казалась добрее, приземистее и еще роднее. Саша наконец выспалась, она упала в сонную яму, как только накрылась одеялом, и ей совсем ничего не снилось, совсем, целую ночь. Саша чувствовала себя так, будто полевые цветы растут в ее голове, руках, венах, коленях, будто они пахнут внутри нее медом, пчелами, стеблевым соком. Здесь, под горой, земля не вываривала из себя жизнь после ночной грозы, здесь не было ни одной мертвой птицы, только жизнь, движение и свежесть.
Саша зашла к Жене, он уже сидел в кровати. Саша поцеловала его в щеку и выложила рядом с ним стопку одежды в правильном порядке. Будем завтракать на веранде, а пока одевайся, сказала Саша. Она поставила чайник, сделала бутерброды с сыром, подогрела молоко, вынесла тарелки, чашки, ложки, вилки и красиво расставила их на верандовом столике. Потом Саша вернулась в дом, взяла вазу с желтыми цветами и тоже поставила ее на столик. Женя находился в ванной и пытался умыться: он не мог найти полотенце и щетку, все было не на своих местах, зубная паста казалась слишком горькой, а полотенце, когда нашлось, слишком наждачно-твердым. Женя кое-как, дрожа и внутренне всхлипывая, справился с умыванием и вышел из ванной, его встретила Саша, обняла за плечи и вывела наружу. Возле порога, который разделял домашнее и уличное, Женя на пару секунд зацементировался, но Саша подтолкнула его, нежно, будто Женя был щенком в новом доме и не мог найти миску с водой, и они вышли, сели, начали свой первый в новом доме завтрак.
Сначала Женя просто сидел. Он просто сидел и смотрел в себя. Снова. Он был хуже, чем в их с Сашей первый день. Саша помнила, что тогда он, хоть и был весь закрыт, все равно открыл рот и сам взял ложку, он сделал это сам. Саша просила его поесть, она даже выгрузила в тарелку с молоком хлопья, она гладила Женю по руке, она взяла ложку и вставила ему в руку, будто Женя был резиновой куклой со специальной дыркой для ложки. Когда ложка вывалилась, Саша решила игнорировать Женю, игнорировать и есть самой, чтобы в нем разбудился аппетит. Потом Саша поела (прошло целых двадцать минут), потом вернулась на кухню и сварила кофе, потом она вышла на веранду с кофейной кружкой, но Женя продолжал быть цементным. Он не пошевелился. Все, что сделал Женя, когда Саша снова села на свой верандовый стул, – посмотрел на нее и снова спрятался, вогнулся. Тогда Саша, понимая, что брат не накормлен и что ему из-за этого может стать плохо, взяла ложку, зачерпнула хлопья и поднесла к лицу Жени. Женя разомкнул губы. И это движение, маленькое, только лишь губами, разошлось волнами и размазало Сашу, оно было как солнечный луч, пропущенный через лупу над муравьем, как камень, попавший в пятисотлитровый аквариум с пираньями, как зажженная спичка, упавшая в канистру с бензином. Саша выбросила ложку за верандовый низкий заборчик, молоко брызнуло на Женины джинсы, а хлопья прилепились к футболке. Саша пнула стул и зашла в дом.
Потом Саша взяла другую ложку, вышла к Жене и накормила его, как ребенка. Потом отвела его в комнату, где стопкой лежала свежая Женина одежда. Потом запустила стиральную машинку. Убрала все со стола. Вымыла посуду.
На следующее утро Саша поняла: еще слишком рано для горы, улицы, для недомашнего. Женя почти все время сидел в своей комнате, воссозданном музее прошлой жизни, смотрел на уродливого гнома из керамики, складывал цифры (наверное) на мерзком котячьем календаре и выходил только в туалет. Саша решила действовать так, как действовала раньше, пытаясь втиснуть Женю в какую-либо жизнь, то есть постепенно. В кухне она передвинула обеденный стол ближе к двери, открывающейся наружу, прямо на веранду. Поставила на стол тарелку с молоком, хлеб, пиалу с черешней. Цветы. Во второе утро Женя ел сам. Капал молоком на одежду, ронял ложку, но сам, сам.
Когда Саша убирала со стола тарелки, зажужжал ее телефон. Саша никогда не включала звук, даже не знала, какая мелодия стоит на звонке, и каждый раз сильно раздражалась, находясь в общественном месте, потому что здесь, на юге, орали все телефоны. Саша не знала почему, но думала, что это от кучной жизни, где чем больше присутствия, напоминания о других, чем больше незваных гостей, рукопожатий и троганий, тем лучше, комфортнее, защищеннее. Звонила Диана. Саша ответила. Ее первый заказ, комната в коммуналке, ну, пусть так.
Жень, собирайся, едем в психушку.
Женя собрался быстро. Положил в свой новый рюкзак дорогие карандаши разной твердости и мягкости, которые подарила ему Саша. Саше это очень понравилось.
Идти по холму, затем по старому городу, по разрушенному бульвару, чтобы попасть к трассе, пока было нельзя, Женя бы не осилил. Поэтому Саша вызвала такси, такси обещало приехать. Ну надо же, а я думала, в нашем хуторе совсем глухо. У нас везде глухо, засмеялась операторша и сказала ожидать. Ожидали почти двадцать минут. Сели. Саша поместила себя на заднее сиденье, рядом с Женей. Она не хотела заглядывать ему в лицо, замерять пульс, то есть проявлять чрезмерную заботу, ведь она не знала, как Женя этой заботой распорядится. Саша просто села очень близко, чтобы просто чувствовать его плечо своим, просто отмечать, что происходит с его телом. Когда машина пересекла трассу и въехала в Южный Ветер, Женино плечо опало, мышцы из пружинистых стали тряпочными, а когда автомобиль затарахтел по дороге, идущей от площади к Суворовке, Женя наконец
