народ. Во время Гражданской войны матросы сохраняли преданность большевикам, но были полны решимости следовать первоначальным курсом, определенным революцией 1917 года. Устранив белую угрозу, они тут же потребовали выполнения обещаний, данных в октябре.
Кронштадтский мятеж был попыткой утративших иллюзии революционеров свергнуть коммунистическую диктатуру, забыть ее, как страшный сон, и установить реальную власть Советов.
Советы вели историю от крестьянской коммуны, традиционной русской формы местного самоуправления. Как отмечает Эмма Гольдман, это было не что иное, как «хорошо известный «мир» (крестьянская община), только в современной, революционной форме. Эта форма настолько привычна, что естественным образом выросла на русской земле, как вырастают в поле цветы»[153].
А Ленин даже не хотел услышать о свободных, независимых от партии Советах. Он инстинктивно не доверял инициативе народа. Местные демократические органы, по его мнению, могли привести к экономическому и социальному хаосу. Во время революции, когда местные Советы вырастали как грибы, Ленин видел в них силу, которая способна уничтожить старый порядок и соответственно захватить власть. «Вся власть Советам» – стал одним из основных лозунгов партии. Однако после октябрьского переворота Ленин вернулся к тому, с чего начал, – к централизму, навязав революционную диктатуру недисциплинированным массам. И хотя по-прежнему утверждалось, что Советы являются новой, высшей формой правительства, «пролетарской диктатурой по Марксу», постепенно они подчинились партии и к 1921 году превратились в придаток зарождающейся бюрократии.
Балтийские моряки подняли протест против этого отклонения от революционного курса. Возник конфликт между идеальной в понимании народа «республикой трудящихся» и «пролетарской диктатурой», фактически диктатурой большевиков. Возражая против однопартийной системы правления, моряки поставили целью уничтожить монополию коммунистов на власть, добиваясь свободы слова, печати, собраний и настаивая на новых выборах в Советы. Моряки, по мнению Беркмана, были самыми верными сторонниками советской системы; их боевым лозунгом был большевистский лозунг 1917 года: «Вся власть Советам».
В отличие от большевиков моряки, представляя все левые организации – эсеров, меньшевиков, анархистов, максималистов – и отражая истинные стремления народа, требовали свободных, независимых Советов. Девизом «Известий ВРК» стал старый лозунг, получивший новое звучание: «Вся власть Советам, а не партиям». «Наше дело правое. Мы за власть Советов, а не партий, за свободно избранных представителей трудящихся. Советы, которыми управляет Коммунистическая партия, всегда оставались глухи к нашим нуждам и стремлениям» – такая радиограмма была отправлена с «Петропавловска» 6 марта[154].
Призывая к свободным Советам, мятежники не были демократами в смысле защиты равных прав и привилегий для всех. Они осуждали большевиков, а сами руководствовались тем же классовым подходом. Они говорили о свободе, но только для рабочих и крестьян, а не для помещиков и среднего класса. Эта «республика трудящихся» дала бы им возможность осуществить самую заветную мечту трудящегося народа: взять власть над бывшими тиранами и эксплуататорами. В их программе не было пункта о либеральном парламенте, и символично, что кронштадтский матрос руководил роспуском Учредительного собрания в январе 1918 года. Спустя три года моряки были так же решительно настроены против Учредительного собрания. В их глазах национальный парламент наверняка оказался бы во власти привилегированного меньшинства. Моряки не видели смысла в представительном правительстве – они стремились к народной демократии, к руководству простых людей через Советы: «Советы, а не Учредительное собрание являются оплотом трудящихся», – объявила газета Временного революционного комитета[155].
Одним словом, для мятежников парламент и Советы были прямо противоположными формами правительства; в одном господствующее положение занимала буржуазия, в другом – трудящиеся. Кроме того, моряки опасались, что любое собрание станет просто очередным орудием большевиков в достижении абсолютной власти. После подавления Кронштадтского восстания советский журналист спросил у матросов, почему они не призывали к восстановлению Учредительного собрания. «Раз партийные списки, значит, коммунисты, – с кривой ухмылкой ответил один из матросов. – А мы хотим свободного волеизъявления рабочих и крестьян, а это можно достигнуть только через советы»[156].
В экономической части кронштадтской программы обрушивался град упреков на политику военного коммунизма. Эта часть отражала стремление крестьянства и рабочего класса покончить с трехлетней принудительной политикой. Кронштадтцы обвиняли правительство, и только правительство во всех бедах, обрушившихся на страну. Какую-то долю вины возлагали на Гражданскую войну, союзническую интервенцию и блокаду. Разруха, дефицит топлива, продовольствия и сырьевых ресурсов, все страдания, невзгоды и лишения – во всем этом моряки обвиняли режим большевиков. «Коммунистический режим довел Россию до небывалой бедности, голода, холода и других лишений. Фабрики и заводы закрыты. Крестьян обирают без всякого стеснения. У нас нет хлеба, нет скота, нет орудий, чтобы обрабатывать землю. У нас нет одежды, обуви, топлива. Рабочие голодают и замерзают. Крестьяне и горожане потеряли всякую надежду на улучшение жизни. День за днем они приближаются к смерти. До этого вас всех довели коммунистические предатели», – писали «Известия ВРК»[157].
Матросы, в основном выходцы из крестьян, сурово осудили «крепостничество» большевистского режима, особенно конфискацию продовольствия вооруженными продотрядами. Прав был крестьянин, сказавший на VIII съезде Советов: «Все обстоит очень хорошо, только… земля-то наша, да хлебушек ваш; вода-то наша, да рыба-то ваша; леса-то наши, да дрова-то ваши»[158]. Крестьян, отказывающихся сдавать зерно и сельхозпродукцию, препятствующих грабежу со стороны правительства, называют «кулаками» и «врагами народа». А к чему привело создание государственных хозяйств? Под государственные хозяйства отводятся лучшие территории. Не успели крестьяне получить землю, как у них ее уже отняли, да еще используют крестьян в качестве рабочей силы, как при царском режиме. В этом мятежники видели отход от основных принципов революции. «Известия ВРК» настаивали на праве крестьян обрабатывать собственный участок земли своими силами и по своему разумению. Государственные хозяйства не что иное, как имения, просто сменившие помещиков на государство. Вот что получили крестьяне от социализма по-большевистски, вместо того чтобы трудиться на своем клочке земли. В обмен на реквизированное зерно, конфискованных коров и лошадей они получили набеги чекистов и расстрельные команды. Замечательный обмен в рабоче-крестьянском государстве – пули и штыки за хлеб![159]
Мятежники хотели добиться свободы для рабочих и мелких производителей-кустарей; они сами должны решать свою судьбу и пользоваться продуктами своего труда, не одобряя, правда, идею предоставления права рабочим руководить производством. Они считали, что даже простой контроль со стороны местных фабричных и заводских комитетов моментально привел к снижению эффективности производства. Вместо того чтобы разрешать рабочим самим управлять производственным процессом, следовало оставить на ключевых позициях прежних руководителей и инженерно-технический состав. В то же время мятежники с неодобрением относились к национализации промышленности с контролем со стороны государства в лице руководителей производства и технических специалистов. Имея промышленность на грани развала под руководством рабочих, писали «Известия», большевики продолжают национализацию фабрик и заводов. Рабочий из рабства
