Мне хочется встряхнуть головой, чтобы прогнать мысли...
- Я приду завтра. Что тебе принести? - Петрос все езе рядом.
- Ничего не нужно, спасибо.
- Совсем ничего? Я помню, что кормящим не все можно. Поищу, чем бы тебя порадовать.
- Приходи без подарка. Просто так… - Я это сказала?
Я, наверное, сошла с ума. Но…Когда он рядом мне почему-то очень спокойно.
Наверное потому, что в самый тревожный для женщины момент он был рядом и помогал.
Он так и не выпускает мою руку, и не встает, мы просто смотрим друг на друга.
В этот момент открывается дверь:
- Зоя! Девочка моя!
- Мама!
Глава 24.
- Привет, как сегодня настроение у моей принцессы?
Моей дочурке уже три месяца. И все эти три месяца он рядом.
Петрос.
Мама называет его Петька, и они удивительным образом спелись. Я даже ворчу на мою родительницу, говоря, что не очень понимаю, она решила променять дочь на сына?
Мне, порой жаль, что Петрос молодой. В том смысле, что они с мамой были бы идеальной парой!
И я не ревную. Совсем! Нет!
Только не к маме!
Если только совсем чуть-чуть…
Да, я поняла это однажды.
Мы были на пикнике. Петрос вывез нас в Протарас – этот городок, или, скорее большой поселок, считался именно детским курортом. Море не сильно глубокое, золотой песочек, хорошие пляжи. У Петроса была вилла на набережной, между Протарасом и Пернерой. Я уже выучила почти все местные поселочки.
Я прогуливалась с коляской по променаду, подставляя лицо уже жаркому майскому солнышку.
Петрос готовил сувлу – так киприоты называют шашлык. У него был такой интересный мангал, с вращающимися шампурами. Мама стояла рядом с ним – наблюдала за процессом. Потом они вместе накрывали на стол, резали салат, болтали, смеялись – в общем, полное единение душ! Он даже обнимал ее и целовал в щечку…
Тогда я первый раз, наверное, почувствовала неприятный укол в сердце.
Позавидовала маме.
Что она может вот так вот запросто с ним общаться.
Смеяться, обниматься целоваться…
Он попробовал поцеловать меня еще там, в роддоме. Как раз на третий день, когда нас со Светиком отпускали домой.
Помню, как застыла, словно замороженная. В статую превратилась.
Петрос попросил прощения.
Я думала, больше не увижу его. Но он приехал в этот же день вечером. Оказывается – мама пригласила его на наш маленький праздник в честь рождения моей дочери.
Он попросил меня показать, где спит малышка, я провела его в крохотную детскую.
- Зоя, я хотел извиниться.
- За что?
- За тот поцелуй. Я знаю, что тороплю события. Но… ты мне очень нравишься. Со мной никогда такого не было.
Мне было бы приятно слышать эти слова, наверное, если бы я уже не была в подобной ситуации.
Один человек уже говорил мне, что я сильно нравлюсь, и никогда такого не было, и вообще… И вот я одна. С малышкой.
А где он? Счастливо женат, я думаю.
Я прервала все контакты с Москвой. Резко. Сразу.
Писала и звонила только Крис. Но у меня было условие – она ничего не рассказывает мне о тех, о ком я не хочу слышать.
Впрочем, Крис и не могла ничего рассказать. У нее были свои обстоятельства. Ее родители так же решили перебраться за границу, так что она теперь училась в Праге и была очень довольна.
- Зоя, ты позволишь мне начать ухаживать за тобой? Я понимаю, у тебя малышка и времени будет мало, но я готов ждать.
И он ждал.
Я не позволяла ему приближаться ко мне, прикасаться. Он был очень терпелив.
Я позволила ему поцеловать себя как раз в тот день, после пикника.
Мама осталась с нашей Бусинкой, а мы с Петросом пошли купаться. Плавали долго, смеялись, было так хорошо! Потом он сказал, что на камнях могут быть ежи, и лучше он меня понесет.
Обнял, прижал к себе осторожно.
Мама была в доме. На променаде почти никого не осталось – пара спортсменов, считающих, что пробежка в пекло после обеда – полезна.
Нас никто не видел.
Его губы прикоснулись к моим очень бережно. Нежно.
Они были солеными. Мягкими. Поцелуй был таким легким сначала… словно он пробовал границы, до которых можно идти.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Прижал чуть сильнее и у меня стремительно заколотилось сердце.
Я вспомнила Тамерлана.
Горечь появилась во рту.
Первым желанием было оттолкнуть Петроса. Сказать, что мне это не нужно. Попросить оставить меня в покое. Но…
В то же время я думала – почему? Почему я буду отказывать себе в мужском внимании? Неужели я на всю жизнь так и останусь, обгоревшей свечкой? Обожжённой этой любовью букашкой?
Я позволила себя целовать.
Но потом он снова извинялся и говорил, что не будет торопиться.
Он и не торопится.
Мы общаемся уже три месяца. За это время целовались, наверное, раза три. Не считая того в море.
- Поедем?
Сегодня Петрос собрался везти нас в горы, в Троодос. В монастырь Киккос.
Это очень красивое место. Мы там с мамой уже были, наверное, через пару недель после переезда на Кипр.
Сами горы Троодоса весьма хороши после жаркого, выгоревшего на солнце побережья. Тут зелено, везде сосны. Дико орут цикады.
В монастыре мы прикладываемся к чудотворной иконе, и малышку тоже прикладываем.
Про эту икону ходит много легенд. Она закрыта окладом, видны только руки Богородицы. Говорят, что писал икону сам святой Лука, с натуры. То есть ему позировала Дева Мария. И лик ее был так ярок и светел, что писать он мог только глядя в воду речную. А когда закончил, то от иконы шел такой свет, что пришлось укрыть ее от людских глаз. Еще существует легенда, что один из правителей Кипра захотел снять серебряный оклад и посмотреть, на самом ли деле так сияет лик. Он сделал это и ослеп.
Петрос любит рассказывать нам с мамой самые разные истории, связанные с Кипром. Он обожает свой остров, заражает нас этой любовью.
Я уже и не представляю, что можно жить где-то в другом месте.
Хотя порой, зимой, мы с мамой скучаем по заснеженной Москве.
Мы выходим из храма, мама берет Светланку, устраивает ее в коляске и говорит, что хочет немного прогуляться.
Я же направляюсь к торговым рядам с сувенирами.
Правда, идти туда с Петросом было неловко. Я знаю, что он начнет скупать все, на что я только ни посмотрю.
Так и происходит.
- Петрос, хватит! Вот этот мед точно был уже лишним! И бутылка «Командарии» тоже!
- Твоя мама любит добавлять капельку в чай. Я помню.
Помнит. Он на самом деле запоминает все, что касается меня и мамы.
Он складывает мои покупки в машину, и предлагает так же прогуляться до смотровой площадки. Мы идем, он держит меня под руку, потом приобнимает за талию.
Мне приятно. Очень приятно его внимание, его отношение.
И мне нравятся его глаза. Глаза цвета виски. И ямочки на щеке и на подбородке.
И я почему-то чувствую, что вся дрожу рядом с ним. Не от холода. Не от страха.
Мне…
Мне хочется, чтобы он меня обнял. Хочется, чтобы он смотрел на меня так, как смотрит иногда, когда не знает, что я исподтишка тоже за ним наблюдаю. Словно его глаза окутывают сладкой карамелью, такой теплой, такой уютной. Смотрит мечтательно и улыбается.
Я дрожу, потому что хочу, чтобы он меня поцеловал. По-настоящему. Так, как целовал неделю назад, когда приехал после недельного отсутствия – ему пришлось летать в Грецию по делам.
Целовал, и шептал мне, как соскучился.
- Зоя, ты из меня монаха сделала. Я ни на одну женщину смотреть не могу. Только ты везде, только тебя хочу, в тебе нуждаюсь. Ты как родник чистый и светлый. Так хочу напиться из тебя!
И я тоже хочу. Вот сейчас в эту минуту хочу, чтобы он из меня напился!
Решаюсь, когда мы подойдем к смотровой – я сама его поцелую!
Мы идем, и я вижу, что там стоит инвалидная коляска, а в ней какой-то парень.
***
Мне не хочется туда идти. Почему-то совсем не хочется разрушать чье-то уединение.
