Сын указал на неприметную серую дверь среди десятка подобных в серой же стене, уходящей вверх, к куполу. В отличие от прочих, на дверном полотне была намалевана все та же желтая спираль.
Зная, что за мной никто не пойдет, я чуть ли не ногой распахнул противно скрипнувшую дверь и вошел в полутемный коридор, на миг потеряв способность видеть после яркого света, заливающего Рынок.
— Ктооо посмел вторгнуться в свящеееннейший чертог ближайшего окружения Туманного Отцааа? — услышал я грозный, но слегка заплетающийся голос из глубины комнаты.
— Не вели казнить, не корысти ради явился, а токмо волею пославшего за мной Туманного сынули! — насмешливо ответил я в темноту, в которой что-то заскрипело, зазвенело и покатилось.
— Ааа, явился, блууудный сын! — пропел голос из темноты, перестав быть грозным и став просто человеческим, теплым и дружеским. Мои глаза привыкли к полумраку, и я рассмотрел фигуру развалившегося в кресле человека в черных свободных одеждах. Он, кряхтя, поднялся и подошел ко мне. Мы обнялись.
— Ну сработало же! — сказал главный туманник. — А то на Рынке, значит, ты бываааешь, а посетить старого друга возможности нет. Или желания?
— И то, и то, Мор. Хочется встретиться со старым другом, а не со Старшим Сыном.
— Сё ля ви. — Мор развел руками. — Моя «ви». И была бы твоя, будь ты немнооожечко проще.
*****
С Мороком мы познакомились очень давно, гораздо раньше всей этой апокалиптической чертовщины. Он работал в маленькой сельской церкви. Именно работал, а не служил, был своего рода заведующим церковным хозяйством, подрабатывая по ночам сторожем. Эта должность имела какое-то конкретное название, но я забыл, какое. Зато, как сейчас, помню нашу первую встречу…
…
Так вот
нас были общие интересы и взгляды на мир, похожее мышление с возможностью понимать друг друга с полуслова или в моменты, когда слов для выражения мыслей уже не хватает.
Но вот парадокс: не единомыслие сблизило нас, а вытекающие из него разногласия.
Мир, какой он есть, был непонятен и от того не нравился Мору. Мечта перекроить его, уложить в логическую рамку, подогнать под возможность осмысления прочно засела в мороковском мозгу, но кардинальность способов выходила за пределы законопослушания, и потому он ограничивался многословными лекциями с единственным слушателем под бурные совместные возлияния. Слушателем был я, и мне это было по вкусу. Нравилось, что говорил друг и нравилось то, как он это делал. Мор будто декламировал заученный и тщательно отрепетированный текст, без остановок на обдумывание фразы, певуче растягивая важные в контексте слова. При этом его речь не казалась мертвой, он действительно общался со своим собеседником.
— Кааак, скажи мне? — красноречиво вопрошал Морок своим бархатным голосом заправского диктора. — Как можно жить, не существовать, а именно жииить в обществе, в котором нет места истинному знанию, способному за счииитанные годы избавить его от вековых проблем? А оно есть, это знание, я в этом ааабсолютно уверен. Хранится сейчас чертеж установки, способной генерировать неиссякаемую энергию, где-нибудь на пыльной полке забытого архива или в письменном столе старого ученого, вынужденного подрабатывать сторожем в торговом центре, потому что нииикому он неизвестен и установка эта нииикому не нужна. Но затооо если известная на весь мир особь придумает продавать воздух собственного производства, за ним тут же выстроится очередь. И ты продолжаешь считать, что человек разумен? Дай ему выбор: бесплатная энергия или же вечная подписка на развлекательный контент в сети, и он, разумеется, выберет первое, но через пару месяцев, сидя в тепле и свете, заскучааает, назовет себя дураком и попросит второе. А ведь у него были все шансы стать счастливым. Почему же так вышло, спросишь ты? Да потомууу, что «хомо сапиенс» на самом деле неразумен, раз дешевые сиюминутные удовольствия для него важнее перспективы настоящего счастья.
Так разглагольствовал мой друг, находя вокруг все больше и больше нелогичностей и добавляя их в свою коллекцию человеческих глупостей, так называемый «Антилог» — список, включающий в себя дату, краткое описание действующих лиц и тех самых глупостей, совершенных этими самыми личностями.
Я в свою очередь соглашался с ним в нашем общем непонимании происходящего вокруг, но неправильные люди не интересовали меня. Я находил неправильность в предметах вокруг, в их шаблонном обесценивании. Было время, когда каждая вещь делалась руками, с ловкостью, мастерством и умением, она ценилась и передавалась по наследству, имела историю и создателя, которых впоследствии уничтожила роботизация. Морока напрягала односторонность людей, меня — стандартизация предметов, а ведь благодаря именно им человек стал хозяином мира.
Мор рефлексировал, не пытаясь хоть как-то изменить и понять окружающих, и просто говорил, тем самым выпуская пар, я же бежал в гараж или мастерскую и бросал все силы на создание оригинального физического объекта, единственного в своем роде.
В итоге я тоже обзавелся коллекцией, точнее кучей уникального и никому не нужного хлама, а он нажил себе стойкое пристрастие к алкоголю и множество врагов даже среди близких ему людей.
А потом непонятный нам мир перестал существовать, исчез под желтой пеленой накрывшего его тумана…
И люди начали ценить вещи и создававших их мастеров.
Туман скрыл в себе все прежнее и дал возможность стать, кем пожелаешь (если до тех пор ты еще был жив), и Морок воспользовался этим в полной мере, применив на практике весь свой накопленный опыт по ведению «Антилога».
Венцом его деятельности стала секта Детей Тумана. Он придумал простую для понимания идею, провозгласил себя преемником некоего божества, собрал группку не очень умных, но крайне внушаемых людей и дал всем то, чего им так не хватало — те самые сиюминутные удовольствия в виде целой культуры и сопровождавших ее ритуалах, и, самое главное, веру. Но, вроде, я это уже говорил…
В отличие от президента Туманных ежей, искренне заботившегося о созданном им обществе, Морока ничуть не беспокоило состояние и настроение его паствы. Он не любил и не презирал их. Он был равнодушен, чем еще больше воздвигал вокруг себя ауру возвышенного существа.
Я покинул друга по многим причинам. Мне не нравился такой способ манипуляции людьми, раздражали толпы Сынов с их тупым обожанием во взгляде, бесили их вечные агитационные проповеди. Но больше всего меня беспокоил Морок. Помимо известной мне алкогольной зависимости у него проявилась страсть к сильнодействующим препаратам, даром что таблетки у туманников не переводились. В первое время он доказывал мне, что это состояние необходимо ему для образа, для антуража, в дальнейшем — что прекратить возлияния и употребления он может в любой момент и что я ему в
