И я не была уверена, что готова к этому.
— Расскажи, как у вас дела, — все-таки прохрипела в итоге я и тут же залила просохшее горло теплым молоком.
Эни судорожно выдохнула и вдруг подняла глаза к потолку.
— Я… я не знаю, что делать, — тихим-тихим шепотом поделилась она, будто боясь, что кто-то еще услышит, — Родители будто с ума сошли! Я помню, как они давили на тебя тогда, но теперь все еще хуже… С Эни и Мари вообще не слезают, особенно с Эни, и она последнее время всегда нервная и раздражительная. Она иногда просто начинает плакать, а я не знаю, как ее успокоить… Я пыталась урезонить маму, но она сказала, что… что, — Лори запнулась и продолжила демонстративно равнодушным тоном, — Что я не имею права что-то говорить, ведь от меня вообще семье мало проку. Это правда, конечно, просто и молчать уже не получается. Мари еще как-то может успокаивать их и отвлекать, а Эни срывается, и мама… она столько всего ей говорит — ты бы слышала! Из ее слов, так все наши проблемы может решить Эни, если только перестанет лениться. А она уже со всеми мало-мальски богатыми мужчинами флиртует напропалую, даже не вглядываясь. Про нее болтать начинают… тебя вспоминают, мол «по стопам старшей идет». Она бесится, но продолжает, лишь бы родители успокоились. И мужчины, — Лори говорила и говорила, боясь прерваться хоть на мгновение, — Они, знаешь, полапать ее, пока танцуют, не против, а замуж не зовут. Она перед балами спать не может вообще, и мужчин уже ненавидеть начинает, но деться никуда не может — мама как надзиратель всегда над ней стоит и проверяет, достаточно ли она постаралась, чтобы понравится? Забудет улыбнуться кому-нибудь, так с нее неделю потом не слезают. Отец со мной не разговаривает, и Эни порой днями игнорирует — вроде как наказывает. Порадоваться бы, а его молчание, знаешь, почему-то еще похуже маминых скандалов. И Эни на нас с Мари порой срывается — и вот могу понять, но иногда так бесит, что хочется ей все космы вырвать! А потом стыдно… Я же теперь старшая, должна заботиться о ней. А я не могу. Я ничего не могу. И она меня иногда так раздражает!
На самом деле, не то что бы я услышала что-то новое. Помню, мама и надо мной стояла, следила коршуном, скольким я за вечер улыбнулась, не забыла ли посмеяться над глупой шуткой и не скривилась ли на чье-то неприятное внимание. И стоило сделать что-то не так — не зацепить гостя милой улыбкой, отвергнуть чье-то приглашение на танец, как потом еще месяц выслушиваешь упреки и терпишь разочарованно прищуренный взгляд.
Но все переменилось, когда появился Альф, мой несостоявшийся жених и первый любовник. Наконец все мои увертки принесли плоды, и даже больше. Это был не просто какой-то богатый мужчина, который повелся — это был самый лучший мужчина на свете, ответивший взаимностью на мои чувства. Тогда я вдруг стала любимицей семьи, надеждой на светлое будущее. И я даже как дура поверила, что это действительно так. Что я и правда любимица.
Отец разговаривал со мной вечерами, мама подарила мне свою кружевную шаль и пела на ночь колыбельные или рассказывала, каково это — быть замужней женщиной. Все казалось таким радужным. Пока я не перестала быть любимицей.
Сейчас я вспоминаю родителей и думаю — они такие жалкие люди! Сейчас ни одно их слово не смогло бы что-то изменить в моей жизни. Я не зависела от них и не могла понять, как их мнение вообще может заставить так нервничать. Это было почти смешно, смотреть, как нервничает Лори. Но тогда от них зависело все. И для сестер родители — не просто какие-то жалкие засранцы.
А выкинуть то же коленцо с побегом, что и я в свое время, было не так-то просто. Да и опасно, на самом деле. Честно говоря, не уверена, что хотела бы, чтобы кто-то из девочек отправлялся не пойми куда на голой вере в себя и в чудо, без хоть какой-нибудь компаньонки в дорогу и поддержки от семьи. Так что, в целом, я могла понять страхи Лори.
— …а после твоего побега мама все повторяла: «это Фиви виновата, это из-за Фиви у нас теперь проблемы, это из-за нее вас не хотят брать замуж»… Я хорошо помню, как все было, Мари плевать, а для Эни… Для нее все так, как говорит мама. А потом она узнала, что ты хорошо устроилась в столице — о тебе даже в газетах пишут. И теперь — я ее понимаю, на самом деле, — вдруг призналась Лори, смущенно нахмурившись, — Нет-нет, да и у меня в голове вертится: она нас бросила, оставив за собой кучу проблем, а сама отлично живет в столице… Ну или что-то вроде того. В общем, я еще поговорю с ней, но ты, пожалуйста, не обижайся. Ей сейчас непросто — ты должна это понимать лучше других.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Я кивнула и спросила.
— А что еще?
— Что еще? — повторила Лори с некоторой задержкой.
— Что еще случилось, — покорно уточнила я, — У тебя.
Она смотрела на меня какое-то время, а потом вдруг рассмеялась.
— То, что случилось у меня — мое дело. Просто потерпи нас немножко! Я понимаю, что ты нам ничего не должна, но если вдруг получится, своди куда-нибудь Мари с Эни, — в голосе Лори вдруг прорезалось что-то злое и обиженное, — Чтобы они могли хоть как-то объясниться перед родителями, что не теряли времени даром! Я понимаю, что ты очень занятая, но мы все-таки сестры — можешь и помочь.
В ее тоне явно был упрек. Я грызла печенье, пока не очень понимая, как реагировать, и, возможно, Лори приняла это за равнодушие. На самом деле мне просто надо было переварить. Сестра вдруг смутилась, скомкано пожелала приятных снов и ушла. Наверняка ей стало неловко, что она вывалила на меня свои переживания. Она же теперь старшая! Наверняка чувствует себя слишком большой и серьезной для таких откровений.
Я сидела и очень старалась отделить во всей этой мешанине, где границы моей ответственности за эту ситуацию.
Ведь моя ошибка действительно на них отразилась, подпортив репутацию. И я действительно сбежала, просто оставив их позади. И действительно отлично устроилась, и даже мысли о том, чтобы впрягаться в проблемы тех, от кого я бежала в свое время, сверкая пятками, у меня не было.
На самом деле, я вовсе не собиралась посыпать голову пеплом и виниться во всех грехах, обещая вернуть все долги, которые — я уверена! — даже Лори в своей голове на меня успела навесить.
Тогда побег был выходом. И я ни секундой не жалею, что хорошо устроилась, как бы это ни огорчало Эни! Но им действительно пришлось нести часть ответственности за мою наивность, мою ошибку. И я не могла бы сказать с чистым сердцем, что я им ничего не должна. Наверное, поэтому я весь день и чесалась. Поэтому так злилась.
Сейчас сбегать от них было не выходом, сейчас побег — это просто побег. Кое-что я все-таки им должна, просто отдавать мне не хотелось.
От осознание стало даже как-то легче. Отправить их обратно домой поскорее хотелось не меньше, и раздражение от того, что они в моем доме, никуда не делось, но все равно было как-то легче. Их раздражение стало простым и понятным, как, впрочем, и мое.
Осталось только решить, что делать!
Ну и поспать хоть немного перед работой было бы не лишним, конечно.
Что я могу сказать? Домоправительницу мне стоило завести давно!
Просыпаться утром от щекочущих нос запахов еды было очень приятно. Зайти в чистую кухню, наполненную тихим звоном посуды и ставшую от присутствия в ней миссис Принс раз в десять уютнее; плюхнуться за стол, тут же получив ласковую улыбку, тарелку с теплой вкусной едой и чашечку кофе.
Под рукой аккуратной стопкой были сложены газеты, и стоило мне приступить к завтраку, женщина тихонько прикрыла за собой дверь, оставив меня наедине с тихим солнечным утром. К счастью, сестры были лежебоками. Раньше обеда они проснуться вряд ли — по крайней мере, я очень на это рассчитываю.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Я поддела вилкой жареный бекон и уткнулась в утренний выпуск самого популярного у молодого поколения бумагомарательства. «Ласковый запад» считался детищем прогрессивных представителей дворянства, и ласковым не был ни на секунду, бесстрашно и беспощадно обличая пороки системы, либо то, что они считали пороками. Публиковали меланхоличные стихи о судьбах страны, саркастичные фельетоны и иронично рассуждали о событиях недели. Иногда проскальзывали очень даже дельные мысли, но укутанные в слои и слои язвительных намеков и завуалированных оскорблений, вызывали легкое раздражение даже у меня. Почему эту газетенку ненавидело консервативное крыло я могла понять в полной мере. И искренне считала, что в значительной мере отнюдь не из-за реакционных взглядов старшего поколения (хотя и не без этого), а из-за тона. Критику и так никто не любит, а когда она высказывается в подобной манере — так тем более.
