Серёга был рядом. Они шли с ним по летнему
ночному городу и говорили о том, о чём в жизни не говорили никогда.
– Знаешь, хочу причёску изменить, – сообщает Серёга, – мне лучше вот так – волосы вверх.
Раньше думал, что мне это не подходит, а теперь смотрю – вроде, ничего…
– Да, – соглашается Роман, – со временем нам начинает подходить то, что не подходило
раньше. Всё дело в возрасте.
– Конечно, – смеётся Серёга, – когда-нибудь нам и лысина будет к лицу.
Во сне мысли такие же ясные, как наяву. Ну, свои-то мысли – это понятно. А Серёгины откуда?
Если во сне приходится думать за обоих, значит, Серёга какой-то частью сознания остаётся в нём?
А ещё сегодня снилась встреча одноклассников, которой никогда не было на самом деле. Все
сидят и по очереди рассказывают о себе. Серёга только слушает.
– Ну, а ты-то, загадочная личность, чего молчишь? – спрашивает его Роман. – Всё-таки ты
вполне живой, а не сгорел от водки и в петлю не влез, как болтали про тебя.
– Да живой, как видишь, – посмеиваясь, отвечает Серёга, – пощупай, если не веришь.
Теперь они уже почему-то сидят друг против друга, хотя вначале находились поодаль. Серёга
сидит, закинув ногу за ногу, и Роман слегка пинает носком своего ботинка в подошву Серёгиного,
совершенно реально ощущая жёсткость этой подошвы.
– И чего только люди не насочиняют, – говорит Серёга.
Тони всё нет. Усталость берёт, наконец, своё. Роман так и отключается с гитарой на груди.
Потом поворачивается на бок, уложив гитару рядом, как женщину – пусть Кармен застанет его
спящим в этой позе и посмеётся. Но проснуться заставляет будильник. Почти одновременно со
звонком внизу хлопает дверь подъезда, и Роман вскидывается, решив, что теперь-то это точно
Тоня. Однако стучат к соседям. Странно, что и другие люди чего-то шарашатся допоздна. Кармен
же, скорее всего, осталась сегодня дежурить в интернате. Иногда у неё случаются такие
внеочередные дежурства. Для того, чтобы она узнала о его визите, можно просто оставить гитару
на кровати. А ещё лучше написать какую-нибудь смешную записку, ну, скажем так: «Здесь с десяти
часов вечера до двух часов ночи спал один известный тебе гражданин. Спал хорошо, снов не
видел». Надо найти ручку и листок. Открыв шкаф, Роман видит ручку, торчащую из тетрадки, берёт
тетрадку и на первой же странице утыкается в своё имя. Оказывается, это дневник. Понятно, что
читать его нельзя, только ведь он уже читает. Дневник начинается описанием их нового
знакомства. И как же оно выглядит с её стороны? А ничего нового. Всё так, как она, вспоминая, уже
однажды рассказывала ему. Только в словах её было волнение, а на бумаге всё серо и скучно.
Роман наскоро пробегает ещё несколько страниц. Нет, не интересно. Почему-то и записку писать
уже не хочется. Любопытно осмотреться теперь в её квартире новым взглядом: стандартная
красная лакированная мебель, вязаный коврик у кровати, стены, белёные известью. «А вот если
представить, что всё это – моё, – думает Роман, – что всё это соответствует мне». Нет, не
получается войти в эту обстановку, как в свою. Это просто не может быть своим! А может ли быть
своей женщина, которая живёт в этой обстановке, вот так скучно и серо мысля? «Как она может
мне подходить?» – удивляется Роман. Интерес к Тоне, и без того уже притуплённый, ускользает
теперь из души так стремительно, что его и за хвост не ухватишь. Теперь уже хочется поскорее
уйти отсюда. Надежда на то, что Кармен, может быть, придёт, сменяется опасением – а вдруг она
придёт?
А ведь, если честно, то говорить-то им и в самом деле не о чём. Всё их общение – глупая,
пустая болтовня. Как может ему хватать этого? Ему надо так мало? А чувства? Куда, в самом деле,
исчезли они? От них осталась лишь не то жалость, не то какая-то ответственность за то, что ей
нужны его любовь и внимание. И это всё.
…Удивительно, но Смугляна спит. А это как понять? Выходит, и ей уже всё равно? К тому же,
нервничать ей сегодня не из-за чего, потому что встречи с Тоней не вышло. Хотя откуда ей это
знать? Стараясь лечь как можно тише (скорей упасть и хотя бы притвориться спящим), Роман всё
же случайно задевает её. Нина вздрагивает, садится вдруг и с диким ужасом кричит. Глядя в
полумраке комнаты безумными округлёнными чёрными глазами, жена почему-то не узнаёт его. В
её сумасшедшем взгляде такой ужас, что по коже Романа бегут мурашки. К крику жены
462
добавляется и крик испуганных детей. Роман хватает её за плечи, трясёт, чтобы она очнулась. Но
та, не узнавая ни рук его, ни голоса, впадает в ещё больший ужас.
– Нина, Нина, успокойся, что с тобой?!
Она кричит, так сильно и яростно отбиваясь, что с ней невозможно справиться. Как бы она, не
дай Бог, глаза не выцарапала! Ох, как прав был прапорщик Махонин, утверждая, что зверь сидит в
каждом человеке. Борьба продолжается с минуту. Потом, вдруг очнувшись, жена падает на
подушку, и пока Роман успокаивает орущих детей, никак не может отойти, нервно дёргаясь всем
телом.
– Почему-то я не узнала тебя, – отдышавшись, говорит она. – Просто сегодня я тебя, кажется,
не ждала. Как будто ты ночуешь у неё.
– С чего это? – с недоумением спрашивает Роман. – Хотя бы раз такое было?
– Кажется, я перестала тебя ревновать. Совсем перестала. Потому и не ждала.
На этот раз её и впрямь ничего не интересует. Роман сам, уже можно сказать по привычке,
сообщает, что Тони не было дома, ловя себя на невольном желании, хотя бы чуть-чуть сблизиться
с женой, получить хоть как-то её расположение. Надо же в какой-то уголок этого холодного зимнего
мира пристроить свою одинокую, ноющую душу. Но чем поможет ему Смугляна? Посочувствует,
что ему тоскливо жить на свете, не любя ни Тоню, ни её саму?
* * *
Утром Роман в очередной раз идёт в МТС. В доме нет питьевой воды. Может быть, всё же
получится уговорить дядю Ваню? Чтобы не унижаться и не просить, лучше просто предложить
деньги. Но в гараже уже никого – водовозы разъехались. Ну и ладно. Надо сделать так же, как в
прошлом году – надолбить на Ононе машину льда и привезти домой.
Под подошвами сапог поскрипывает свежий снежок, выпавший ночью. Какой он белый и
невинный. Зачерпнув горсть этой белизны, Роман сжимает пальцы. Рука быстро замерзает.
Выпустив хрусткий комок снега, он хочет согреть
