настолько задёргивают
просьбами, что если хочешь из хорошего человека сделать никудышного, ненавидимого всеми и
ненавидящего всех – поставь его работать на водовозку. Водовозы закачивают в свои цистерны
грязную воду ещё и для того, чтобы была причина «честно» отказать. Хохряков же поступает
проще: вода нужна ему и для себя. Поэтому воду он возит чистую, а другим не даёт, да и всё.
Несколько походов с полуторными вёдрами на МТС не успокаивают. Работая потом
«отжимщиком» на Нининой стирке, Роман так выкручивает мокрые тряпки, что местами они
потрескивают и их уже можно почти не сушить.
– Чего это ты? – спрашивает Смугляна.
Роман раздражённо рассказывает про дядю Ваню – друга отца.
– Ну вот скажи, почему они так относятся к нам?
– Завидуют они тебе, – отвечает Нина.
– Завидуют? Мне? А чему у меня завидовать?!
– Тому, что ты живёшь, как хочешь: государственная квартира, ты всегда дома, и ничего вроде
бы не делаешь, балду пинаешь. Да ещё и… Ну, сам понимаешь, зачем ты вечерами в село
бегаешь… Кто ещё так живёт?
Роман озадаченно смотрит в окно. А ведь в этом что-то есть. Ленивые люди, конечно же,
должны завидовать тому, кто, на их взгляд, деньги даром получает. Более того, тут можно не
только завидовать, но и ненавидеть. Да ведь тут впору о целостности своих окон подумать. Ну
надо же, сроду бы не догадался, что жизнь его не так и плоха. Так что, сиди тут и не рыпайся.
Когда стирка закончена и мгновенно замерзшее бельё прямыми листами раскачивается в
ограде на проволоке, Роман уходит к Хоттабычу. Самым странным в этой кривой жизни
оказывается то, что её, выходит, и выправлять не требуется. Жить лучше, честней, искренней люди
просто не хотят. Их жалобы вовсе не означают желания перемен. Жалуясь, они лишь ищут
сочувствия и отклика. А нашли, узнали, что у других не лучше, и успокоились – значит, так и
должно быть. Кипит котёл, а наружу не плещется. О свойстве этого «внутреннего котла» знает,
конечно, и Труха. Впрочем, он и сам как одна из галушек этого котла: поноет, пожалуется людям на
них же самих, чтобы получить сочувствие, и мирно, как усталый мул, плетётся домой. Вот почему
на партсобрании колючее выступление философа с горки лишь позабавило его. Ох, но тебе-то,
великовозрастному дурню, зачем надо было лезть на эту «пламенную» трибуну? Такой массив
сонной, студенистой жизни вряд ли растрясёшь чем-нибудь извне. Этому студню надо созреть
изнутри. Какие тут к чёрту камешки! Они для этой системы как для слона дробина.
Почему людей так влечёт к лени и покою? По сути, в самой большой гармонии человек
находится тогда, когда он мертв, когда рассеян в почве, когда его нет. Но если он выходит из почвы,
то уже этим самым неизбежно входит в противоречие с остальной природой, с другими людьми, с
обществом. То есть, человек-то, как тут ни крути, именно для противоречий и рождается. Так чего
же тогда он боится их, как чёрт ладана?
– Понимаешь, – на полном серьёзе обращается Роман к своему деревянному бородатому
собеседнику, – как это ни парадоксально, но, видно, в нашем хреново устроенном мире ничего
путного не совершишь. Поэтому самые энергичные, самые активные люди, не зная, как улучшить
общую жизнь, улучшают только свою. То есть, гребут под себя, как курицы, и всё. Кто знает, может
быть, и Ураев хотел когда-то сделать что-нибудь для других. А пришёл к тому, что куда проще –
только для себя. Только я так не могу, потому что, по-моему, это глупо. Ну вот, допустим, добьюсь я
чего-то для себя: мне – хорошо, а соседу – плохо. Так как это мне может быть хорошо, если ему-то
плохо? Ведь для того, чтобы мне при этом было хорошо, мне надо ни совести, ни сострадания, ни
понимания не иметь. А с другой стороны, если кто-то умеет жить только для себя, а я не умею, так
чего я к нему лезу? Я ведь, получается, только порчу его жизнь. Ведь я-то тоже живу лишь для себя
– только ему хочется нахапать, и он реализует себя этим хапаньем, а я мешаю ему хапать,
реализуя себя, как палка в колесе. Такие вот, дядечка, смешные, забавные дела. Так что,
наверное, пусть уж все живут так, как им нравится. Давай разрешим им это…
Сидеть в гараже холодно. К тому же, Хоттабыч не самый лучший собеседник на такие темы. С
ним надо бы о каких-нибудь чудесах говорить. Закрыв ворота гаража, Роман всё же с некоторым
удовлетворением от определившейся позиции идёт к дому. И в самом деле, чему ему страдать?
Надо просто жить, и всё. Смешон и странен человек в желании быть признанным. Зачем он
стремится чувствовать свою необходимость другим? Его не признают, отталкивают, мол, отойди, ты
не нужен, а он, не смиряясь, воюет за то, чтобы его считали необходимым. Он буквально лезет из
себя, пищит, навязывается, пробиваясь в первый ряд – да вот он я, вот он я! Я нужен! Нужен!
Возьмите меня. Но почему бы, если тебя не принимают, не отойти в сторонку и не заняться своими
делами, собой, своей жизнью?
457
Уже не в первый раз Роман спрашивает себя, а не лучше ли ему отказаться от всех своих
общественных амбиций? Реализация в обществе не для него. Там слишком много вязкой лжи.
Определи-ка себя дома, найди свой приют в семье – единственном месте, где лжи, кажется, всё-
таки поменьше…
Поднявшись на крыльцо, Роман берётся за дверную ручку, и вдруг до него доходит: а ведь из
чурки-то смотрит вовсе не Хоттабыч, а кто-то другой! Но кто? Надо вернуться и посмотреть. Роман
на большие шаги идёт назад, и вдруг уже по пути (надо ли смотреть на то, что постоянно стоит
перед глазами?) догадывается, кто это. Его старика зовут – Насмешник! Вот это кто! Вот он, тот
герой, вместе с которым они смеются над всем, что творится в Пылёвке! Ну, а что им ещё остаётся
делать, как не смеяться над тем, что нельзя изменить?
И лишь теперь облик старика проясняется полностью. Распахнув ворота гаража и выкатив
мотоцикл, Роман хватается за инструменты. Ясно-то ясно, но ведь теперь эта складка у рта должна
пройти иначе. А как? Роман бежит в дом, смотрится в зеркало у двери.
Нина собирается кормить ребятишек.
– Ты есть будешь? – не поворачиваясь к мужу, спрашивает она.
– Да погоди ты! – отмахивается Роман, пытаясь запомнить все детали.
Смугляна медленно оборачивается и
