Он любил играть второстепенную роль, в то время как Питер любил быть звездой. Поэтому все всегда хвалили и ругали Питера, ведь он был проказником, но как, в самом деле, можно было винить в чем-то такого ангелочка, как Джон Амброуз Макларен? Не то, чтобы порицаний вообще было много. Люди всегда так очарованы красивыми мальчиками. Красивые мальчики получают снисходительное покачивание головой и «Ох, Питер!», и даже не шлепок по руке. Наша учительница по английскому, мисс Хольт, называла их Буч Кэссиди и Санденс Кид, о которых никто из нас никогда не слышал. Питер однажды убедил ее показать нам фильм в классе, а затем они спорили весь год, кто должен быть Бучем, а кто – Санденсом Кидом, хотя всем было прекрасно ясно, кто был кем.
Готова поспорить, что он нравится всем девушкам в своей школе. Когда я увидела его на конкукрсе «Модели ООН», он выглядел таким уверенным, так величественно сидел на своем месте – плечи расправлены, полностью сосредоточен. Если бы я ходила в школу Джона, то бьюсь об заклад, что была бы прямо там – впереди группы поклонниц, с биноклем и батончиком мюсли, ночуя в палатке у его шкафчика. Я бы заучила его расписание; я бы знала наизусть, что он ест на обед. Ему все еще нравятся двухслойные бутерброды с арахисовым маслом и желе на хлебе из цельной пшеницы? Интересно. Так много всего, чего я не знаю.
***
Гудок автомобиля Питера перед домом – это то, что выводит меня из задумчивости. Я виновато подпрыгиваю от звука. У меня появляется тот безумный порыв спрятать письмо, засунуть его храниться в шляпную коробку и никогда больше о нем не думать. Но потом я подумываю, что нет, это было бы безумием. Конечно же, я напишу Джону Амброузу Макларену ответ. Было бы невежливо не ответить.
Поэтому я запихиваю письмо в сумку, надеваю белый пуховик и выбегаю на улицу к машине Питера. На земле все еще осталось немного снега после последнего снегопада, но он выглядит убого, будто потертый ковер. Когда дело касается погоды, я принадлежу к типу девушек все-или-ничего – я скорее бы предпочла, чтобы снег либо полностью растаял, либо лежал громадными сугробами, настолько глубокими, что тонули бы колени.
Когда я сажусь в машину Питера, он набирает смс на своем телефоне.
– Что случилось? – интересуюсь я у него.
– Ничего, – отвечает он. – Это просто Джен. Она попросила меня подвезти ее, но я сказал, что мы не можем.
По моей коже пробегают мурашки. Раздражает, что они до сих пор так много переписываются, что они настолько легко поддерживают связь, достаточную, чтобы попросить подвезти. Но они друзья, просто друзья. Вот что я продолжаю себе повторять. И, кроме того, он говорит мне правду, как мы и обещали друг другу.
– Угадай, от кого я получила письмо.
Он выезжает на дорогу.
– От кого?
– Угадай.
– Эм… Марго?
– И что бы в этом было удивительного? Нет, не от Марго. От Джона Амброуза Макларена!
Питер выглядит просто сбитым с толку.
– Макларена? Зачем ему писать тебе письмо?
– Затем, что я написала ему, помнишь? Так же как и тебе. Было пять любовных писем, и его было единственным, которое так и не вернулось. Я думала, что оно пропало навсегда, но потом на подъездную дорожку Джона после ледяного шторма упало дерево, и мистер Барбер приехал, чтобы оттащить его, и привез письмо.
– Кто такой мистер Барбер?
– Человек, который купил старый дом Джона. Ему принадлежит компания по ландшафтному дизайну – в любом случае, это все неважно. Суть в том, что Джон получил мое письмо только на прошлой неделе; вот почему он так долго не отвечал.
– Хм, – произносит Питер, поправляя вентиляционные решетки. – Итак, он написал тебе настоящее письмо? Не электронное?
– Нет, это было настоящее письмо, которое пришло по почте. – Я наблюдаю, стараясь увидеть, ревнует ли он, задело ли его хоть немного это новое развитие событий.
– Хм, – вновь повторяет Питер. Второе «хм» – произнесено скучающее, неопределенно. Ни капли ревности. – Ладно, так как поживает Санденс Кид? – посмеивается он. – Макларен ненавидел, когда я его так называл.
– Я помню, – говорю я. Мы стоим на светофоре; на повороте в школу выстроилась очередь из автомобилей.
– О чем говорится в письме?
– Ой, да знаешь, всего лишь «как ты», и все, что принято спрашивать. – Я смотрю в окно. Чувствую себя немного скупой в том, чтобы поделиться дополнительной информацией, поскольку его безразличная реакция не заслуживает вообще ничего. Разве он не может, по крайней мере, сделать вид, что ему не наплевать?
Питер барабанит пальцами по рулю.
– Надо бы как-нибудь с ним потусить.
Мысль о Питере и Джоне Амброузе Макларене снова вместе в одном пространстве смущает. На кого бы я вообще смотрела? Я расплывчато отвечаю:
– Хмм, может быть.
Возможно, поднятие темы о письме не было такой уж и хорошей идеей.
– Думаю, у него все еще осталась моя старая бейсбольная перчатка, – размышляет он. – Эй, он что-нибудь говорил обо мне?
– Что, например?
– Не знаю. Например, интересовался ли он, чем я занимаюсь?
– Вообще-то нет.
– Хм. – Губы Питера опускаются как бы в обиженном выражении. – Что ты написала ему в ответ?
– Я только что его получила! У меня еще не было времени ответить.
– Передавай ему привет, когда напишешь, – говорит он.
– Конечно, – отвечаю я. Я шарю в сумке, чтобы убедиться, что письмо все еще там.
– Так, погоди-ка, если ты отправила по любовному письму нам пятерым, значит ли это, что мы все нравились тебе одинаково?
Он смотрит на меня выжидающе, и я знаю, что Питер думает, что я собираюсь ответить, что он нравился мне больше всех, но это было бы неправдой.
– Да, вы все нравились мне одинаково, – сообщаю ему я.
– Чушь! Кто тебе нравился больше всего? Я, верно?
– На этот вопрос действительно невозможно ответить, Питер. Я имею в виду, это все относительно. Я могла бы сказать, что Джон нравился больше всех, потому что нравился дольше всех, но нельзя судить, кого любишь сильнее всех, по тому, как долго ты их любишь.
– Любишь?
– Нравится, – поправляюсь я.
– Ты определенно сказала «любишь».
– Ну, я имела в виду «нравится».
– А что насчет Макларена? – спрашивает он. – Насколько сильно он тебе нравился по сравнению со всеми остальными?
Наконец-то! Хоть немного ревности.
– Он мне нравился, – я собираюсь сказать «так же», но колеблюсь. Если верить Сторми, никто и никогда не может всем нравиться одинаково. Но как можно определить, насколько сильно тебе нравится человек, не говоря уже о двух? Питер всегда должен нравиться больше всех. Он этого ожидает. Поэтому я просто говорю: – Не могу сказать определенно. Но сейчас больше всех мне нравишься ты.
