Строго-настрого удопредим, чтоб не разболтали. Кондратьеву можно и Петрякову.
Пошли за надежными.
Первым долгом Минька объявил им, что дело секретное, военное дело, и если кто проболтается, прямо под полевой суд угодит. И потом только доложил про Елисеев приказ.
— Как я остался за главного по нашей команде, — сказал Минька, — остался за Отесова-сына, то приказание даю… Учреждаю дежурство на колокольне и у переезда… Как усмотрят карателей дежурные на колокольне, так дают сигнал… Раза два стукнете в средний колокол.
— Лучше уж в благовестный, — сказал Кондратьев.
— Это не на пожар, — строго посмотрел Минька на него, — ударите в средний… А те, что у переезда дежурят, как услышат сигнал, разом отцепляют паром и гонят на середину реки, чтоб унесло его вниз по течению… Понятно?
— Понятно, — ответили ребята.
На другой день Минька еще до выгона стада пошел наряжать дежурных.
В первую очередь наметил он на колокольню Саньку Долотова и Гарьку Петрякова. Сначала пошел за Санькой.
Во дворе мать Саньки, тетка Параня, доила корову. Неподалеку от нее под годовалой телкой сидел на корточках Лаврушка. В одной руке у Лаврушки был дырявый котелок, другой рукой он почесывал телке брюшко. Усмехнулся Минька на Лаврушку, спросил будто всерьез:
— Ну как, Лаврентий, густое молоко?
Лаврушка косо посмотрел на Миньку.
— Дою, — сказал он, не переставая почесывать телку, — молоко… вот…
Вдруг Лаврушка вскочил на ноги.
— Минька, сделай мне ружье.
— Большак что, спит еще? — спросил Минька.
— А я рано встал, — начал хвастаться Лаврушка, — с мамкой вместе встал… Мы вот с мамкой муку сеяли, богу молились, печь затопляли…
Большака разыскал Минька в сенцах. Спал тот калачиком на лежанке.
— Вставай, Александр, — разбудил его, — время на дежурство.
Санька расторопно поднялся, стал одеваться.
— Ты хлеба захвати, — сказал Минька, — там на колокольне позавтракаешь.
Второго дежурного, Гарьку Петрякова, Минька с Санькой застали тоже сонного. Разбудили его, потянули на колокольню.
Екимка Рукосуев в эту пору никогда не подымался. Безлюдно было около церкви.
Уже в церковной ограде Санька спохватился:
— А там же замок… Как же на колокольню-то?
— Идем, идем, — вел Минька дежурных.
Вход к лестнице на колокольню был слева от паперти.
Минька делово, как хозяин, подошел к низенькой дверке и загнутым гвоздем отпер замок.
— Скрипит еще, окаянный.
На колокольню полезли все трое. Минька впереди, за ним Санька, последним взбирался Петряков.
— Вон как отсюда хорошо видать, — уставился Минька за Ардаш-реку, — верст на пять, на шесть усмотрим.
Правый берег реки казался с колокольни не таким уж высоким. От самой реки начинался тракт и уходил дальше к Ешиму на покатую гору.
— Хорошо видать, — согласился Санька.
Минька осмотрел колокола.
— В этот вот ударите, — щелкнул он ногтем о край среднего колокола, — только не высовывайтесь за окно: увидит кто снизу, старшине донесут.
Оставив дежурить Саньку с Петряковым на колокольне, Минька пошел за Кондратьевым.
Санька и Петряков глазели за Ардаш-реку посменно. До господского завтрака глазел Гарька, потом заступил Санька Долотов. Как только заступил на дежурство Долотов, Гарька повалился на боковую отдыхать.
— В случае тревоги ты разбуди меня, — сказал он погодя, как бы сквозь сон.
Санька вытащил из кармана свой скилископ и приставил к правому глазу.
— А вот и вставай, — встревоженно выпалил он. — Пожар, кажись. Наверно, Ешим подожгли.
Петряков вскочил на ноги, глянул в сторону Ешима. В отдалении, где совсем теряется уже тракт, над полем возвышалось густое облако не то дыма, не то пыли.
— Не иначе — пожар, — твердил Долотов, — мне хорошо видать в скилископ…
До боли таращил Гарька глаза.
— Это вихорь, — сказал он, — ветер-крутель…
— Спорить тут не приходится, — строго сказал Санька, — мне лучше знать: я в скилископ гляжу…
Однако заспорили: Санька твердил — дым, а Гарька стоял на своем — облако пыли.
— Ай не видишь, как по тракту валит сюда вихорь? У меня глаза острее твоего скилископа, — говорил Гарька.
— Не спорь напрасно, — повысил голос Санька, — на то он, инструмент, сделан… Приближительное стекло… Скилископ.
— А ну дай сюда, — потянулся Петряков к скилископу.
Только оторвал Санька свой скилископ от глаза, сразу вскрикнул:
— А верно ведь пыль… Это едут по тракту… А ты говоришь — вихорь…
— А ты говоришь — пожар.
Тем временем облако пыли подплывало по тракту ближе и ближе. В пыли видны были телеги, кони…
— Едут… они едут! — встревоженно закричал Петряков. — Видишь — подводы?
— Будь он проклят, скилископ этот, — разозлился Долотов, — обманный он… — И со злости изо всей силы швырнул его вниз. Скилископ со свистом полетел по воздуху и вдребезги раскололся, звякнув о крышу поповского дома.
— Чего же мешкать-то? — засуетился Петряков. — Давай вдарим.
Теперь совсем ясно стало видать: в пыли по тракту плыло подвод полсотни и скакали верховые.
Санька обеими руками ухватился за веревку среднего колокола и с размаху дернул.
«Бом-м!» — полился во все стороны звон.
Оба дежурные уставились теперь на избушку Махоньки у переезда.
— Минька с Кондратьевым надежные ребята, не замешкаются, — сказал Петряков и от себя еще раз ударил в колокол.
Санька схватил его за руку:
— Поп-то, поп, смотри!
Отец Никандр выбежал из своего дома и около крыльца метался как угорелый. То на колокольню посмотрит, то на улицу, то на дом свой. Потом ловко подобрал полы подрясника и кинулся бежать на зады.
— Стой, Санька, что-то неладно, — сказал Гарька, — поп из села тягаляет… вон!
— А он задами встречь карателям двинул, — смекнул Долотов.
Дежурные опять уставились за Ардаш-реку.
Подводы были теперь верстах в трех от реки.
Усмотреть можно было всадников на конях и подводчиков. Всадники были в мужицком обмундировании: в поддевках, рубахах, картузы на головах. Ехали они вразброд, не по-военному совсем.
— Кажись, прошибку мы дали! — крикнул Санька.
— Наши это! Отесовцы! — крикнул Петряков.
— А Минька, гляди, уже отпихивает паром. На стрежень гонит.
Санька забегал по колокольне. Потом подскочил к благовестному колоколу и ошалело начал звонить. А Петряков перегнулся через перила и во все горло орал вниз:
— Не тронь паром! Свои едут!
Но голос Гарьки едва ли был слышен подле церкви, не то что у переезда: оглушительно гудел благовестный колокол.
— Обожди ты дубасить! — накинулся Гарька на Саньку. — Давай разом крикнем.
Оба дежурные стали рядом и в один голос гаркнули:
— Паром на место! Свои, отесовцы едут!
Паром продвигался уже к середине реки. Махонька, стоя на нем, ловко отталкивался от берега.
С досады, не зная, что делать, Санька опять принялся дубасить в благовестный колокол.
— Не догадается, болван, — злился он на Миньку, — условлено было в средний, а мы в благовестный сигнал даем… Значит, свои, отесовцы, едут…
И еще сильнее дернул за веревку.
На
