через сельских милицейских. В сельской милиции служили деревенские же мужики. Служили они в порядке отбывания сельских повинностей, как любой сотский и десятский. Оружия они не имели и по сути только в делах старшины числились должностными лицами.
— Пиши им строго, — повелел старшина, — пускай по наружному виду ловят всех новобранцев и доставляют арестным порядком сюда.
До самого обеда начальство сочиняло циркуляр. Напишет писарь, а старшине покажется мало строгости.
— Заново пиши, — приказывает старшина, — так, чтобы и тем и этим страху нагнать.
За неисполнение циркуляра начальство посулило расстрел и новобранцам, и сельским милицейским. Циркуляр разослали по деревням с нарочными.
После обеда начальство аккуратно пришло в волость.
— Что бы нам еще такое сотворить? — почесал старшина затылок.
Писарь тоже почесал затылок. Оба не знали, за что приняться. Однако до самого вечера чинно и строго просидели за присутственным столом.
На другой день точно в свое время опять пришло начальство в волость.
— Ну что тут? Какие дела на очереди? — спросил старшина.
— Шашки я с собой захватил, — сказал писарь несмело.
Старшина прямо на дыбы поднялся.
— Спрашиваю я об делах: ответ какой от милицейских?
Смиренно отвечал писарь:
— Ни ответа ни привета… Подождем еще денек. Авось подъедут…
— Ждать-то оно ждать, а за просрочку кому отвечать доведется?
Старшина прошелся по комнате, стуча сапогами.
— Кругом черт-те знает что деется, а ты — шашки, — сказал он строго. Потом подсел к столу и добавил тихо: — Расставляй!
Писарь вскочил, подбежал к двери и накинул крючок.
— Ходи. Белые начинают, — приказал писарю старшина.
Запираться начальству было и незачем: ни один человек не заглянул в волость за день.
В прежнее время дела́ у мужиков всегда находились в волости.
Кто приезжал выправлять документ на лошадь, кто заверял подпись старосты. А тут точно сговорились: ни один не являлся в присутствие. Разве зайдет кто из именитых для одобрения начальства.
— Ну что слыхать? — спрашивали они.
— Дела идут, контора пишет, — отвечал старшина. — Силюсь вот дамку запереть.
— С новобранцами-то как?
— Ловить их надо, — размахивал старшина руками, — распустили бразды правленья.
— Поймаешь их, — вздыхали именитые, — наши-то все сбежали…
— Да что наши, ардашевские, — кричал старшина, — по всем деревням вылавливать новобранцев.
Сообща с именитыми волостное начальство сочинило новый циркуляр. Сельским милицейским приказывалось: «изловить всех новобранцев по наружному виду и, не останавливаясь перед побоями или расстрелом их, представлять живыми или мертвыми в волостное правление. Если же не будет выполнен в точности сей циркуляр, тотчас выехать всем сельским милицейским в волостное правление, и с ними разговор будет военно-полевой…»
Циркуляр этот одобрили все именитые.
— С ослушниками много разговору не может быть, — сказал Ераст Хоромных.
Циркуляр разослали с верховыми гонцами. Опять ждали день, другой — ни новобранцев, ни самих милицейских.
— Я им пропишу! — кричал старшина. — Всех под суд отправлю!
На третий день поутру прискакал из вершининской сельской милиции гонец с донесением.
Старшина и писарь вышли навстречу гонцу из присутствия. Гонец соскочил с коня и, забежав на крыльцо, сунул старшине пакет:
— Вот вам.
В пакете было донесение вершининской милиции:
Как сельский милиционер я целый день выгонял новобранцев. Как они без метрик, то я по наружному виду их гнал, что-де в волости разберутся: или назад, или к годным. Они обещали, но не выезжали. Мой племянник на честное слово выехал, но до волости не доехал, а воротился. За то я с ним для страху другим грубо заскандалил, дав два удара кулаком. На что племянник Лука Капитонов сказал: «Погоди!» На ночь приехали ко мне какие-то три человека под видом милиции, вооруженные винтовками, с револьверами, и стали меня просить — покажи, у кого здесь есть три нагана и винтовки, и еще опросили, кто здесь большевики и как зовут новобранцев, которые не выезжают, которых я им рассказал. После этого они сказали: «Ложись на скамейку». Я лег, они ударили меня 12 раз и сказали: «Ты больше сельской милиции не служи, а если ты будешь служить более 24 часов милиционером, тогда будем резать твое мясо, а куски тебе показывать». После этого ушли. Жить больше в доме не могу, потому боюсь, чтобы меня ночью не убили. Показать больше ничего не имею и боюсь.
Хохряков Давид.
— Да-а, — протянул старшина, прочитав донесение, и медленно снял свой нагрудный знак, — подпольно доведется действовать…
— Да, — протянул и писарь, — может, недолго задержатся каратели в тайге. Небось уж скоро и вернутся. А пока что придется закрыть присутствие…
— Как бы в Ардаши не заявились смутьяны эти, — забеспокоился старшина.
— Рисково пребывать нам тут…
Начальство торопливо удалилось из волости.
В воскресенье совсем неожиданно раздался с ардашевской колокольни звон.
— Жив попишка-то! — удивились прихожане.
— А может, другого прислали из епархии?
Пришло и понаехало народу со всех окружных деревень. Стекались к храму прихожане не столько из-за обедни, как потолковать о мирских делах.
Сошинский грамотей и законник Тевделей собрал вокруг себя целое толпище в церковной ограде.
— Урал уже взятый красными, — ораторствовал он, — белые валом валят в отступную… Из Омска все белочехи выехали…
Мазаловские мужики докладывали про ардашевских большевиков:
— Не менее трехсот набрал Елисей Бастрыков войска.
— Какое там триста! Полтысячи, — перебивали другие.
— На выручку Отесову набирает.
В самом разгаре галдежа из своего дома показался поп. За ним следом вышли старшина и волостной писарь, чужедеревенские богатеи Платон Шевердин, Никита Ушанов и ардашевские именитые. Все они потянулись за попом к церкви, как апостолы за Христом.
Батюшка шел торжественно, через очки озирая прихожан. Был он в шелковом подряснике и с посохом в руке.
В церковной ограде он смиренно поклонился народу и без остановки прошел в церковь. Именитые не отставали от него. Чуть только на паперти задержался старшина.
— Ну, чего вылупили глаза? — обернулся он к мужикам. — Давай все в храм.
— Дело полюбовное, — сказал кто-то из мужиков ему в ответ, — силком не погонишь молиться…
То ли приказный зазыв старшины не понравился мужикам — уперлись они, остались в ограде судачить про мирские дела.
Кроме именитых в церковь пошли только женщины и старики.
Перед службой батюшка облачился в самую дорогую ризу. На голову напялил бархатную камилавку. Однако обедню служил торопливо. И закончил служение куцо, без всякой проповеди.
Еще не все старухи выбрались из церкви, а отец Никандр был уже в церковной ограде, повел разговор с мужиками, как проповедь:
— Во имя отца, и сына, и святого духа.
Потом с пятого на десятое: с бога на царя, с царя на Керенского, с Керенского на большевиков и доехал настоятель до спасителя России адмирала Колчака. И тут
