class="p1">– Тихо. Не мешай мамаше Мид говорить с сыном.
Я верчу головой трупа. Харви кричит и корчится. Из гнилого рта вылетает зубной протез и падает громиле в лицо.
– Упс…
Я кладу мамашу Мид ему на грудь и поднимаю истлевшую руку, стараясь не тревожить собственное больное плечо. Харви корчится и пытается стряхнуть с себя дохлую старуху. Кривыми костлявыми пальцами я глажу его по лицу и цепляю за нижнюю губу.
– Открой-ка рот, сынок. Хочу посмотреть, что там внутри…
Харви душераздирающе орет. Он давится воздухом, и лицо у него сводит судорогой.
– Эй!..
Вены на висках вздуваются. Щеки краснеют и стремительно теряют цвет. Губы наливаются синим.
– Что за…
Из груди вырывается хриплый выдох. Глаза тускнеют. Зрачки замирают и расползаются шире.
– У него что, сердечный приступ? – спрашивает Роуэн.
Я разочарованно роняю плечи.
– Эй, Харви! Так неинтересно…
– Ты напугала его до смерти. В самом буквальном смысле. Можешь собой гордиться.
– У меня было столько идей… – Я раздраженно спихиваю мамашу Мид на пол. – Может, удастся его откачать?
– Приступай, если хочешь; я искусственное дыхание делать не буду.
Я обиженно роняю плечи, и Роуэн хохочет.
Затем перешагивает через Харви и встает рядом, протягивая мне руку.
– Пойдем. Адреналин скоро выветрится, и плечо начнет болеть. Давай сожжем этот дом к чертям и свалим, пока девчонка не вызвала полицию. Надо забрать вещи в отеле. Ехать нам долго.
Я кладу ладонь ему в руку, и Роуэн поднимает меня на ноги.
Я обвожу взглядом его лицо. Хочу запомнить каждую черточку: от темных бровей и синих глаз с чуть заметными морщинками в уголках до крошечной родинки на скуле и блестящих мокрых волос. Но больше всего хочу запомнить тепло его поцелуев.
Роуэн отворачивается слишком быстро, однако моей руки не отпускает, даже когда ведет меня в дом.
– Нам? – спрашиваю я, сквозь дымку адреналина только сейчас заметив в его словах странную оговорку. – Куда мы поедем?
– В Небраску. К доктору Фионну Кейну. К моему брату.
Следы
Роуэн
Слоан спит рядом на пассажирском сиденье, укрывшись пледом, который я забрал в отеле. Черные волосы рассыпаны по распухшему плечу. Под бретелькой бюстгальтера лежит пакетик со льдом; он давным-давно растаял, но мне не хватает духу заменить его – вдруг разбужу?
Когда я смотрю на нее, то не могу понять, что, собственно, испытываю: мои переживания сплетены в слишком тугой комок. Страх сливается с надеждой; забота – с желанием контролировать, зависть – с грустью. Слишком много эмоций, слишком плохо они сочетаются друг с другом. Например, желание отключить чувства накладывается на стремление их взращивать. Все это сводит меня с ума.
Буря в душе становится сильнее. Слоан проникает в любую мою мысль. Когда ее нет рядом, мне не хватает чего-то важного. Я боюсь за нее. Вижу ее в кошмарах. Вчера и вовсе чуть не потерял…
Нас связывает жажда крови. Затеянная мной игра придает жизни особый смысл, однако моя одержимость этой девушкой толкает к обрыву, с которого немудрено сорваться и свернуть себе шею.
Слоан вздрагивает во сне, и проклятое сердце в груди переворачивается. Оно не знает покоя с тех самых пор, как я увидел ее на пороге ванной в доме Бриско: веснушчатую, мокрую, с растрепанными волосами и в завязанной на животе футболке «Пинк Флойд». Всякий раз, как думаю о ней, сердце вспоминает, что не такое уж оно и каменное.
– Тише, тише, – приговариваю я, когда Слоан стонет, почти скулит, и опускаю руку ей на бедро, чтобы успокоить не только девушку, но и себя. – Ехать еще пару часов.
Она ерзает, болезненно морщится и жмурит глаза. Садится ровнее, и одеяло сползает на пол. Я снова ее укрываю. Девушка в ответ слабо улыбается. Не дожидаясь просьб, я протягиваю ей бутылку воды и горсть таблеток.
– Как же мне хреново… – бормочет она и снова закрывает глаза, глотая обезболивающее.
Я отвечаю задумчивым хмыканьем, и Слоан бросает в мою сторону недовольный взгляд.
– Говори.
– Что говорить?
– Что и выгляжу не лучше.
Я невольно смеюсь.
– Никогда такого не скажу. Ни за что в жизни!
Уставившись на дорогу, я с преувеличенным вниманием рассматриваю линию горизонта впереди, хотя пронзительный взгляд Слоан жжет щеку пуще раскаленного клейма.
– Что? Как по мне, ты прекрасна. Будто неистовая и закаленная в боях богиня возмездия!
Слоан фыркает.
– Ну да. Нашел богиню…
Я оглядываюсь: она в своей обычной манере закатывает глаза. Затем опускает козырек и отодвигает заслонку зеркала.
В тесном салоне раздается дикий вопль:
– Роуэн!
– Знаешь, если присмотреться, не так уж плохо…
– Если присмотреться?! У меня на лбу отпечаток ботинка!
Слоан придвигается к крошечному зеркалу и вертит головой, рассматривая синяк в виде отчетливого следа от подошвы на лбу и два черных полукружия под глазами. На ресницах дрожат слезы.
– Птичка…
– Заткнись! Этот урод с поехавшими мозгами поставил мне на лоб клеймо! Даже логотип видно!
В голосе слышны истерические нотки. Слоан, глотая слезы, снова принимается разглядывать отражение. Она наклоняется ко мне и тычет пальцем в отчетливый кружок в самом центре лба.
– Видишь? Прямо здесь! «Кархарт». И почему он, как любой нормальный мужик, не мог дать мне оплеуху?
– Наверное, потому, любовь моя, что нормальным он не был. Иначе не гонялся бы за людьми с бензопилой.
Я стираю слезинку большим пальцем. Губы Слоан дрожат; мне хочется одновременно и засмеяться, и перевернуть весь мир к чертям, чтобы вытащить дохлого ублюдка с того света и позволить Слоан отомстить ему за обиду.
– Скоро заживет.
– Мне надо в туалет, – бурчит Слоан, сумев взять себя в руки. – Вот только как выйти из машины и показаться людям на глаза?
Я предложил бы ей найти на обочине укромный кустик, но лучше промолчать. Она явно на взводе. Не хотелось бы получить ножом в горло.
– Через пятнадцать километров будет остановка. Я все устрою.
Слоан долго смотрит на меня и, хоть и кривится, все-таки немного успокаивается.
– Ладно…
В груди щемит. Она мне доверяет.
Сглотнув комок, я снова смотрю на дорогу.
– Вот и решили.
Наступает тишина. Слоан задумчиво грызет нижнюю губу, глядя в окно на проносящиеся мимо поля. Я включаю радио: все равно она не спит; может, музыка немного успокоит ей нервы, и она сумеет расслабиться. Иногда, когда Слоан рядом, мне кажется, что я нахожусь в обществе дикого зверя. Не зря у нее такое прозвище: малейшая оплошность, и птичка упорхнет с первым же порывом ветра. До встречи с ней я никогда не хотел заслужить чье-то доверие, не заботился
