карте справа, словно отсчитывая секунды.
– Башня. – Палец ложится на потускневшую золотую молнию, бьющую в каменный свод. – Разрушение. Или свобода. Какая трактовка тебе больше по душе?
Глаза, почти черные в тусклом свете, неотрывно смотрят на меня.
В мыслях царит сумбур; в ответ я могу лишь слабо качнуть головой.
– Башня из камня, – продолжает Роуз, по-прежнему постукивая пальцем по карте. – Должна быть весьма прочной. Но если она выстроена на слабом фундаменте, то при первом же ударе молнии рухнет. Хаос. Перемены. Боль. Когда привычный мир рушится, рождается новый.
– И… ты думаешь, именно это с ней и случилось?
Роуз оборачивается в сторону Слоан, и на губах у нее мелькает задумчивая улыбка.
– Не знаю. Может, и так… А может, все еще впереди.
В этот самый момент в комнату заходит Фионн. Роуз отворачивается, однако ее слова острыми колючками застревают у меня в голове, упрямо не желают забываться.
Я здороваюсь с братом; вкратце рассказываю о случившемся; отвечаю на все вопросы, пока он осматривает Слоан; затем помогаю ей собраться и везу в клинику. Все это время верчу в голове слова странной девицы. Они не дают мне покоя.
Неужели я и впрямь сумею спасти Слоан? Или, напротив, стану причиной ее гибели?
Помятое сокровище
Слоан
Я лежу, прижимаясь щекой к коленям Ларк. Та, перебирая мне волосы, раскачивается из стороны в сторону и тихонько напевает:
– Никто мне душу не согреет… не примет и не пожалеет…
Дрожащий голос затихает.
Я знаю, что моему поступку нет прощения. Мне полагается испытывать горечь и раскаяние. Но ничего этого нет – лишь неимоверное облегчение. Я наконец-то открыла дверь, за которой обитало чудовище. Оно грохотало засовами и умоляло о свободе, а теперь вырвалось наружу, и нет никакой возможности загнать его обратно.
Да и не хочется…
– Мои родители нам помогут, – шепчет Ларк, прижимаясь губами к моим волосам. – Я расскажу им, что ты сделала и почему. Они все устроят. Ты будешь жить вместе с нами.
Ладони у меня мокрые и липкие. Подняв их, разглядываю в лунном свете из окна темные пятна крови.
Потом гляжу на распростертое по полу тело. Там лежит художественный руководитель колледжа Эшборн.
Хочется одного – чтобы он восстал из мертвых и я могла убить его снова.
– Лети, мой дрозд, прощай, – поет Ларк, – в густую ночь, в далекий край.
– Птичка! – раздается вдруг мужской голос, тоже знакомый. Я выныриваю из тумана воспоминаний и снов, открываю глаза и вижу Роуэна: он сидит рядом на краю кровати.
– Это всего-навсего кошмар.
Он бережно убирает с моего лица волосы.
Моргнув, я осматриваюсь. Комната незнакома. Из ванной льется свет, отчего виден угол спальни со светло-серыми обоями и желтой мебелью. Сквозь туман из обезболивающих пробиваются воспоминания. Дикая боль, когда Фионн вправлял мне плечо. Сострадание в глазах Роуэна: он держал меня за руку и твердил, чтобы я дышала. Радость, когда сустав наконец встал на место. И удивление, когда Роуэн уронил рядом голову, – словно это его резали наживую.
В его глазах отражались такие скорбь и отчаяние, что я невольно вздрогнула.
Да и теперь в них видятся отголоски пережитых эмоций.
– Сколько времени? – спрашиваю я, приподнимаясь.
Плечо болит, но меньше, потому что рука крепко примотана к торсу.
– Половина двенадцатого.
– До чего мне мерзко, кто бы знал… – бормочу я, бросая недовольный взгляд на свою одежду, которую не снимала много часов. Я не мылась больше суток – с того самого момента, как мы побывали в доме ужасов Харви Мида. Отголоски увиденного там осели на коже вместе со вчерашним потом.
– Идем. – Роуэн помогает мне сесть. – Я наберу ванну. Горячая вода успокоит боль.
Оставив меня сидеть на кровати, он уходит в соседнее помещение, видимо, догадываясь, что мне нужно время прийти в себя. За дверью скрипит кран, шумно льется вода. Несколько минут я стою в темноте, пока наконец не удается перебороть слабость и не перешагнуть порог ванной.
Я молча подхожу к раковине и смотрю на свое отражение. Глаза щиплет от слез, которые комом встают в горле. На лице огромные багровые синяки; отпечаток ботинка стал ярче прежнего. По краям ноздрей засохли кровяные подтеки. Нос ужасно распух; хорошо еще в сторону не съехал, я и без того выгляжу как бродячая наркоманка.
– Готово. – Роуэн выключает воду. Я молчу. Он подходит ближе, появляясь в зеркале, где я безучастно разглядываю изуродованное лицо. – Позову Роуз, она тебе поможет.
– Не надо, – шепчу я. Слезы, как ни пытаюсь их сдержать, набегают на ресницы. – Лучше ты.
На одно бесконечно долгое мгновение Роуэн замирает. Затем подходит ближе и встает за спиной. Он смотрит в зеркало. Взгляд у него такой тяжелый, что чувствуется даже сквозь стекло.
– Ты красивая.
С губ срывается недоверчивая усмешка, больше похожая на всхлип.
– Ага, заметила, – киваю я, не сдержав слез. Знаю, что ничего страшного не случилось. Раны скоро заживут, синяки поблекнут, и я обо всем забуду – разве что стану изредка вспоминать потом и смеяться.
Беда в том, что на душе очень скверно. Может, я попросту устала от долгой дороги, боли и стресса, а может, не смогла принять тот факт, что не такая уж я и железная. Моя слабость видна невооруженным глазом. Всем – и в первую очередь Роуэну.
– Для меня ты красивая… – говорит он, смахивая с моей щеки слезу. Потом бережно проводит пальцем по синяку под глазом. – Очень редкий цвет, нечасто встречается в природе. Приведи хоть один пример.
Он снова гладит мне синяк – так бережно и мягко, что боли я не чувствую. У моего отражения трясутся губы. На глаза накатывают слезы.
– Баклажан. – Голос дрожит. – Самый противный овощ на свете.
Смех Роуэна обжигает мне шею и вызывает волну мурашек.
– Не согласен. Нет ничего хуже сельдерея.
– Баклажаны вечно развариваются в кашу.
– Если правильно готовить – нет. Я знаю один рецепт, тебе понравится.
– У меня лицо багровое. Как член. С логотипом «кархетт» на головке.
Роуэн отводит волосы с моего плеча и нежно целует в щеку, задержавшись губами на коже. Не надо видеть его в зеркале, чтобы чувствовать улыбку.
– Так, давай попробуем снова, – говорит он с ласковой насмешкой в голосе.
Обхватив меня рукой, он расстегивает первую из двух застежек на бандаже. На мой болезненный вздох отвечает еще одним поцелуем.
– Если уж на то пошло, этот цвет не имеет ничего общего с баклажаном. Больше похоже на ежевику. Самые вкусные ягоды на свете… А еще на ирисы. У них необычайно
