Фульда кивнул.
— Да, товарищи. Эти слова как нельзя лучше характеризуют капитана Орликовского… Он боялся! Боялся всего. Он не верил ни в свои собственные силы, ни в силы молодежи. Боялся любого смелого шага!
Каждое слово Фульды било по Орликовскому. Он сознавал справедливость предъявленных ему обвинений. Сначала он думал, что майор сгущает краски, недоброжелательно относится к нему. Но теперь убедился, что тот очень объективен в изложении фактов.
Майор продолжал:
— Товарищи, я долго не мог соответствующим образом охарактеризовать деятельность отдела политико-воспитательной работы училища. Капитан Орликовский представил мне подготовленные со знанием дела подробные планы занятий, но им, однако, грош цена, поскольку они оторваны от жизни. Ничего боевого и живого в них нет… Не спорю, они могут служить примером добросовестного канцелярского труда, но не имеют ничего общего с революционной политработой.
Орликовский успокоился. В нем произошли какие-то странные перемены, появилось ощущение, будто бы его оперируют и под скальпелем хирурга обнаружилась скрытая до сих пор опухоль. Истина была горькой и неоспоримой. И у Орликовского впервые сформировалось четкое мнение о самом себе: «Завалил работу».
— Неумелая, шаблонная работа по политическому воспитанию на руку нашим врагам, — продолжал майор. — А ведь это работа особой важности, если учесть, что многие строевые офицеры служили в армии еще до войны.
…Майор Мруз не предполагал, что ему придется покинуть свою часть, которая находилась на передовой. Он привык к своей дивизии, и расставание будет нелегким. Перевод в училище сейчас, когда готовится наступление, — особенно некстати. К тому же несколько недель назад Мруз получил известие, что Эльжбета, самый близкий ему человек, погибла в Павяке.
— Еще несколько слов о политработниках… — Голос Фульды снова оживился. — Порой среди них есть люди, настроения которых лучше всего характеризует такой случай. В частной беседе со мной один из заместителей командиров дивизионов по политико-воспитательной работе высказал мнение, что в конечном счете соглашение с Лондоном будет достигнуто. Он пытался убедить меня, что все должно идти своим чередом. Посудите сами, товарищи, может ли человек с такими взглядами воспитывать офицеров народной армии? И поэтому я также вношу предложение немедленно отстранить от должности поручника… — Фульда заглянул в записную книжку, — Лиса.
Майор Мруз, глядя на Орликовского, думал: «Партия доверила ему такую работу, а он… Завтра же приму от него дела. Работа, бесспорно, интересная».
— Итак, капитан Орликовский проявил халатное отношение к своим обязанностям, отсутствие классового инстинкта. Вот два характерных примера. Одним из писарей политотдела капитан взял сына владельца крупнейшего пивоваренного завода в Люблине. Через руки этого человека проходила секретная переписка. А мне капитан Орликовский объяснил дело так: «Я не знал о его происхождении. А почерк у него очень красивый». Другим примером, — продолжает Фульда, — являются представления на очередное звание. Капитан Орликовский одобрил кандидатуру поручника Кшивули, известного на все училище пьяницы, придерживающегося реакционных взглядов. Полковник Ольчик указал ему на его неправильные действия…
Фульда заканчивает выступление, закрывает тетрадь и убирает очки.
Думая об Эльжбете, Мруз как-то по-новому представил себе свою работу в училище. Ведь теперь он будет воспитывать молодежь, учить ее защищать те идеалы, за которые отдала жизнь его Эльжбета…
V
Как Брыла и обещал, он внимательно прочитал собранные членами редколлегии заметки. Кроме указанных им тем набралось еще кое-что. Шутки, сатирические строчки по поводу недобросовестной чистки оружия. Хорунжий высказал свое мнение:
— Заметки об аграрной реформе, Июльском манифесте и братстве по оружию хорошие, последняя даже очень хорошая. Стишки тоже можно поместить. А вот материал о факте дезертирства явно не удался. Желательно, чтобы ее написал не член редколлегии.
— Но никто не хотел, — пожаловался Ожеховский,
— Мы еще вернемся к этому. Давайте сначала поговорим о содержании самой заметки. Все ее читали?
— Так точно. Я давал товарищам почитать, — подтвердил автор.
— Мне кажется, что эта заметка, написанная по принятому шаблону, может пригодиться для газеты любой армии мира. Переведи ее на немецкий, и она могла бы появиться в какой-нибудь фашистской газете, на английский — у англичан и американцев. И везде она бы подошла. Везде, но не в такой армии, как наша, в народной армии.
Ожеховский искренне недоумевал:
— Но почему?
— Сейчас объясню. Но давайте сначала подумаем над самой сутью дезертирства. Ведь такие случаи бывают в каждой армии, верно?
— Да, — согласился Ожеховский.
— Чаще всего причина этого — нежелание участвовать в войне, боязнь умереть. Так? Когда же солдаты понимают, что их посылают на фронт для защиты интересов кучки капиталистов, дезертирство приобретает массовый характер и является одной из форм революционной борьбы. А теперь скажите, можно ли назвать случаи дезертирства в нашей армии формой борьбы?
Курсанты молчали. Наконец Ирчиньский решился:
— Ну нет…
— Почему?
— Тут другие мотивы.
— А какие?
— Ну, политические… реакционные.
— Как вы это понимаете?
— Очень просто. Дезертировали, потому что враждебно настроены к демократическому строю.
— Правильно, — согласился Брыла. — Вот в этом и суть. А Ожеховский пишет обо всем, но только не об этом. Об «опозоренном мундире, верности знамени, проявлении трусости». Все это только слова, а вопрос должен быть поставлен иначе. Дезертир — это враг. Против кого он повернет оружие, которое забрал с собой? Против рабочих, крестьян, против власти трудящихся. В защиту чьих интересов? Капиталистов и помещиков, всех тех, кто выступает против народа. Понимаете, Ожеховский? Или взять другой вопрос. В вашем взводе курсанты не захотели написать об этом. Не верю, чтобы курсанты взвода были солидарны с дезертирами. За исключением, может быть, отдельных лиц. Возможно, ребята еще не умеют высказать, обосновать свое мнение. Это свидетельствует о недостаточной политической зрелости. Понимаете? Какой же отсюда вывод?
Брыла изучающе поглядел на сосредоточенные лица курсантов.
— Наша газета должна вести пропаганду и в этом направлении. На вашем месте, Ожеховский, я поступил бы так: сначала постарался организовать широкое обсуждение случая дезертирства. Думаю, что равнодушных не будет. Если все же никто не захочет написать статью, можете написать сами. Просто расскажите о том, как прошло обсуждение. Когда ваши товарищи увидят в газете высказанные ими мысли, они почувствуют себя как бы соавторами. Попытаются написать и сами.
Совет Брылы пошел всем на пользу. В тот же вечер Ожеховский принес длинную заметку, живую и интересную, написанную тремя курсантами.
Газета вышла вовремя. Ее вывесили утром рядом с красочным плакатом Кшивки. Около нее сразу же образовалась толпа. Брыла отметил с удовлетворением, что газета заинтересовала батарею.
* * *
Первые часы занятий в четвертом взводе Брыла рассказывал об экономической отсталости Польши и ее причинах. Затем курсант Клепняк, обычно неразговорчивый, рассказал о забастовке в «Семперите».
В противоположность Слотницкому, строгому и официальному, Брыла старался придать беседам свободный, непринужденный характер. Садился за какой-нибудь стол, чтобы быть поближе к курсантам, и задавал вопросы, поправлял ответы.
Ребята привыкли видеть преподавателя на кафедре, что создавало определенную дистанцию между ним и курсантами. Брыла на своих занятиях отказался от этого.
Во время такой оживленной дискуссии в аудиторию вошел Лис. Хорунжий отдал рапорт.
— Какая тема занятий? — спросил Лис.
Брыла смутился. Уже несколько дней он вынашивал идею прочесть лекцию о международном капитале и его влиянии на формирование структуры народного хозяйства Польши. Он решил также посвятить очередной номер газеты теме: «Почему мы боремся за национализацию тяжелой промышленности и аграрную реформу?» Одновременно, правда, была запланирована беседа о роли магнатов в Польше до ее разделов. По этой теме, в которой Брыла был не очень-то силен, он готовился по материалам популярной литературы. Хорунжий понимал, что большинство курсантов уже читали широко распространенную в армии брошюру на эту тему. Он колебался: либо, как Слотницкий, зачитать брошюру, добавив несколько общеизвестных фраз, и на этом закончить, либо провести занятия на другую тему.
Брыла хотел было посоветоваться с Лисом по этому поводу. Но, вспомнив с его педантичности, подумал: «Он наверняка заставит провести плановую беседу о магнатах».
