Вот и получается, что в будние дни моя цивильная одежда – это ночная рубашка. В выходные только и переоденешься. А куда пойти во всей этой красе?
У оперов жены, дети. Им иначе нельзя. Служба такая. Они и в партии все. Они чтят и соблюдают Моральный кодекс строителя коммунизма.
Конечно, бывает, и они, как могут, отдохнут. Но тоже минуты.
Начала примерять свои наряды. Кручусь перед зеркалом. Мама моя родная! Мне бы на сцену. Хороша же! Фактурная.
Затрезвонили в дверь. Как была в юбке мини, полупрозрачной блузу, без лифчика, подчеркну, пошла открывать. Мне бы спросить, кто там. Нет! Открыла настежь.
– Товарищ Инина! Это что за наряд? – майор мой в форме цвета хаки. – Быстро переодевайтесь и марш за мной.
– Чего это?! Выходной же.
– Общегородская тревога. Я мимо еду, вот и пришел за тобой.
– Что американцы войну начали? Вот здорово, – я, конечно, шучу, а самой страшно. Только сейчас я окончательно осознала, что я военнообязанная и давала присягу.
Милицейский уазик, тарахтя и воняя, повез нас к месту службы. Гляжу в окошко. Ничего особенного. Все, как всегда. Людишки шастают. Вон пьяные рвутся в магазин без очереди. Водку «дают». Парень девицу прилюдно взасос целует. Кино французского насмотрелся. Я тоже посмотрела «Мужчину и женщину». Там мужик тетку, как бы это поприличнее сказать, делает при красном свете. Меня торкнуло.
– Будешь работать со мной, – это о чем же он? Тревога же. Вот идиотка. Кто о чем, а вшивый о бане.
– Я горжусь этим.
– Хватит, дуреха, – майор никогда не позволял таких вольностей. – Не до шуток. Даю вводную. Под городом Пушкино в одной из войсковых частей убит солдат срочной службы. У него отобрано оружие. Автомат Калашникова и два полных рожка. Соображаешь. Это же страшная сила. Есть словесный портрет, – майор напыжился так, что, кажется, вот-вот лопнет, – мужчина тридцати – тридцати пяти лет. Рост метр семьдесят тире метр семьдесят пять, – так и сказал «тире», – волосы русые, короткие. Одет в куртку из парусиновой ткани серого цвета, – он еще говорит что-то, а я думаю. Таких молодых людей в городе и пригородах сотни тысяч.
– У нас с вами какая задача?
– Верно ставишь вопрос, товарищ младший лейтенант. Мы с тобой поставлены на пост в райкоме партии. Сейчас получим оружие и на пост. Подробные инструкции от зама по оперативной работе. Соображаешь, – мой майор скорчил такую рожу, что мне стало страшно за него. Так и ласты склеить можно.
Оружейник выдал мне пистолет Макарова и обойму к нему: «Ты когда в последний раз в руках-то его держала?»
– На прошлой неделе в тире, – вру я. Я из ПМ стреляла два раза и то по три патрона на раз. Одно ощущение. Руку так выворачивает, что, кажется, еще немного и оторвет ладонь.
Наплечная перевязь больно впилась мне в плечо. Четыреста граммов металла бьют под мышку. Надо терпеть.
– Ваша задача, товарищи офицеры, – у меня чуть слезы из глаз не брызнули, – обеспечение безопасности сотрудников райкома. Будьте предельно бдительны. Преступник вооружен, нагл и пойдет на все. Мы предполагаем, что его целью являются учреждения, связанные с хранением денег. Это первое. Но не исключено, что он просто провокатор. В преддверии праздника устроить такое, – подполковник потер красный нос, шмыгнул им, как ребенок, и продолжил: – У меня есть приказ, при сопротивлении стрелять на поражение, – опять его нос подвергнут экзекуции. – Но кто же с ходу скажет, кто преступник, а кто просто человек, пришедший с обидой в райком. Майор, вы человек опытный. Сообразите.
Ни в одной из сводок по городу и области не было отмечено – в семнадцать двадцать пять на входе в Калининский райком партии в результате боестолкновения между сотрудником милиции младшим лейтенантом Ининой Т. В. и неизвестным последний был смертельно ранен и скончался до прибытия скорой помощи.
Почем я знала, что в его руке был не автомат, а тубус с чертежами. В толчее уходящих, словно с тонущего корабля сотрудников райкома, трудно точно определить. Я вскинула руку и нажала на спусковой крючок. Ей богу, я не целилась. Одного боялась, как бы не попасть в райкомовского начальника.
Смеху-то было. Они все как по команде рухнули на пол. И что характерно. Никто не орал. Партийцы же!
Потом их всех загнали обратно. Меня отвезли в отдел и мой майор напоил меня чаем, сколько в этом чае было чаю, я не знаю. Крепкий чай был. Градусов под тридцать.
Как я заснула, не помню. Разбудил меня капитан. «А где майор?» – первое, что спросила я.
– По твоей милости майор дает показания в прокуратуре.
– Стреляла же я.
– Он старший. С него и спрос первый. Тебя приказано доставить домой под домашний арест. Но сначала надо снять стресс.
Он, пожалуй, прав. Напряжение надо же снять. Дома отец и мать. Они не поймут.
– А ты наш парень. Вряд ли кто из наших смог бы так. С ходу и в яблочко.
– Я ему куда попала?
– Аорту перебила. Никаких шансов не оставила студенту. Он же пришел встретить мать. Уборщицу в райкоме. Тоже волновался.
Я, как могла, привела себя в порядок, и мы поехали ко мне домой. Тот же уазик. Водитель всю дорогу зевал и материл какого-то помтеха.
Вениамин Алексеевич даже не вышел из спальни. Мама глянула на капитана, хмыкнула и тоже удалилась: «Дожили. Квартиру в околоток превратила».
– Чаем напоишь? Мне спать никак нельзя.
– Это, что же, ты тут ночевать собирался.
– Приказ. В твоих же интересах. Начальство опасается, что ты в петлю полезешь. Не каждый день человека убиваешь.
– Тогда и я спать не буду.
И не спали. Не знаю, слышали ли родители мои стоны. Я старалась быть тихой, как мышка.
Я полностью вошла в профессию. Еще как «полно». Через три недели в женской консультации тетка сказала: «Поздравляю».
Было бы с чем. А где аборт делать?
Дела житейские. Прокурорские признали мои действия оправданными. Начальство представило мои документы на очередное звание. Дало внеочередной отпуск и премировало в размере должностного оклада.
Хватило на билет до Сочи и на проживание там. Хотя бы десять дней.
Море штормило. Отды хающие – все с Севера. Им, во-первых, надо одно. Выпить. И, во-вторых, выпить. И в третьих. Диву даюсь. Надо же лететь через всю страну, чтобы тут под шум прибоя пить все подряд.
Одно хорошо. Тихие они. Эти буровики. Ни к кому не пристают.
На третий день один хмырь из соседнего санатория в очках предложил вместе съездить в Гагры.
– Там, Тамарочка, вы почувствуете настоящие субтропики. Как там благоухаю магнолии.
Тоска жуткая. Врачиха сказала, что мне месяц нельзя: «Поберегитесь от прямого контакта».
Хотела я спросить, а в какой «контакт» мне вступать можно, но не стала. Кривой, что ли? Так это как?
Видно было, что она входила в «контакт» один раз. В первую брачную ночь. Зачем потом-то? Ребенка выносила и хватит. Я же не отмороженная.
Уехали мы с хмырем на электричке в семь часов тридцать минут утра. Вагон полупустой. Стекла тут же запотели. Как же иначе. Пьют все же. И отпускники, и местные. Вот и отпотевают стекла.
Сели мы с хмырем в уголок и он с ходу начал обхаживать меня.
– Дорога, – говорит, – долгая. Я же утром так волновался, что толком и не поел. А вы?
Что ему ответить? Что у меня еще не прошла тошнота? Что по утрам в меня ничего не лезет. Кроме кофе.
Он раскладывает прямо на сиденье жрачку. Все вкусно. Хочешь не хочешь, а есть надо. У меня живот подтянуло к хребту, а попа скукожилась, словно урюк. Кому такой «фрукт» нужен.
Проехали границу с Абхазией. Речка Псоу пересохла так, что ее можно перейти, не снимая ботинок. Русские мужики тащат через нее бидоны с брагой. На абхазском берегу перегонят ее в самогон. Там это не считается преступлением. Народный промысел. Не зря же живем мы в Союзе нерушимом.
В Гантиади электричка стоит долго. Пропускает пассажирские поезда и нефтеналивные составы.
– Тамарочка, – хмырь по имени Володя подсел ко мне и трется бедром об меня, – вы очаровательны, вы обаятельны, вы, – дальше букв не хватает.
– Слушайте, Володя, а вам не жарко? От вас уже так потом воняет, что хоть нос затыкай.
– Фу, как грубо, – но отсел. В окно вперся и молчит.
Поехали. Красота! Море спокойно. Сосны так причудливо изгибаются. На горизонте как будто застыл белый лайнер. Промелькнула надпись – «Гребешок».
– А вы знаете, почему это место так названо? – «проснулся» моих прелестей страдалец. – По преданию, тут проезжала царица Тамара. Решила искупаться. Обронила гребешок. Отсюда и название – Гребешок.
Поезд вполз, словно червяк в тоннель. Враз потемнело. Кто-то в конце вагона заверещал. Неужели успеет, подумала я, и поезд затормозил у платформы между выездом из одного тоннеля и въездом в другой.
Вспомнила я свою первую поездку на юг. Художника Федю, его руки. Где-то он сейчас? И так стало мне тоскливо, хоть вой. Зачем я поехала с этим хмырем? Он ведь определено надеется на то, что трахнет меня. А у меня в этот момент идиосинкразия на мужские гормоны. От него же прет и прет.
