По мере того как поднималась звезда Нерона, то же происходило и со звездой его матери: ее наделили традиционной привилегией сидеть в театре, правом ездить в собственном экипаже, запряженном мулом, и другими отличиями, которые теперь стали совсем привычными для ключевых женщин императорской семьи. Но финальное достижение пришло в 50 году, когда она получила старое титулование Ливии — Августа, титул, который Клавдий запретил давать Мессалине.
Хотя Ливию назвали Августой после смерти мужа, а Антония была награждена этим титулом посмертно, ни одна женщина до Агриппины не получала его, пока являлась супругой правящего императора — и, не исключено, матерью вероятного будущего императора. Это отмечало огромную перемену в значении этого титула сейчас и в будущем. Вместо того чтобы оставаться просто почетной привилегией вдовы, чьи юные годы уже далеко позади, он все чаще даровался молодым женщинам императорской семьи, иногда даже не супруге правящего императора, но той, кто так или иначе могла бы обеспечить династию будущими наследниками. Это также стало четким посланием, что надежды Британика на наследование трона призрачны.[440]
Память о ее знаменитых родителях и растущая известность сына заработали Агриппине горячую поддержку в провинциях. От ее имени на месте ее рождения в Германии была создана колония ветеранов в честь вышедших на пенсию солдат, названная «Колонией Агриппины» (ныне город Кёльн). Его жители с тех пор называли себя агриппинцами.[441] Как и ее ролевая модель Ливия, Агриппина имела широкие политические и личные связи с разными провинциальными зависимыми городами, жители которых могли обращаться к ней как к благодетельнице. Сохранившиеся надписи показывают, что она оказывала финансовую поддержку играм в азиатских провинциях Адалия и Митилена.[442] Статуи, размноженные по всей империи, изображали ее с лицом, сильно похожим на лицо ее отца Германика, и с вьющимися волосами, как у ее матери, — только кудри молодой Агриппины плотнее облегают ее голову. В общем, таково было благоприятное начало.[443]
Еще несколько поступков Агриппины вскоре породили полемику при дворе. В 51 году на аудиенции по поводу открытия триумфальной арки в честь победы Клавдия над бретонцами восемь лет тому назад люди были поражены, когда побежденный и взятый в плен лидер британского сопротивления, Каратак, был проведен перед Клавдием и Агриппиной со своей семьей, а затем допущен в цепях просить пощады, сначала у императора, а затем у его жены, сидящей на отдельной, стоявшей рядом платформе. Вид императрицы, важно восседающей перед военными штандартами римской армии и лично принимающей преклонение иностранных пленников, был в новинку. Некоторые видели в склонности Агриппины посещать те или другие общественные мероприятия рядом с Клавдием доказательство ее желания быть равным партнером в управлении империей.[444] Это неизменно вызывало в памяти необычные поступки других женщин, которые пробивали брешь в традициях, окружавших чисто мужскую военную сферу: Планцину, которая посещала кавалерийские учения, когда ее муж Пизон был правителем в Сирии; Фульвию, которая управляла войсками на равнинах Перузии вместо своего мужа Антония; Цезонию, которую Калигула, как говорят, брал с собой, когда ехал верхом инспектировать войска, одев ее в шлем и плащ и дав щит.[445] Даже собственная уважаемая мать Агриппины вызвала гнев Тиберия, когда направила германскую армию на мост через Рейн. Для некоторых древних хронистов такие женщины воплощали отклонение от нормы, описываемое в римской литературе как dux femina (женщина-вождь) — этот оксюморон означает ненормальную комбинацию мужских и женских черт. Принятие Агриппиной просьбы Каратака просто стало первым из многих случаев, которые запачкали ее репутацию как женщины, слишком уподобляющейся мужчине.[446]
Три с лишним следующих года, с 51-го по 54-й, дымка досады возникла между метрополией и ее аванпостами. Несмотря на торжества по поводу новой свадьбы императора и празднование победы над Британией, улицы столицы периодически заполняли демонстрации против нехватки зерна — а в одном случае самого Клавдия атаковала на Форуме разозленная толпа, забросав его огрызками. Ползли слухи о ссорах внутри имперского дома между сводными братьями, возникавшие из-за провокационного отказа Британика называть Нерона его новым именем Юлиев-Клавдиев. Будущее Британика действительно выглядело мрачным. Нерон все больше приобретал публичность, а Агриппина убрала из дома старых слуг и набрала таких, которые были лояльны ей и ее сыну. Одним из таких назначений стал новый префект преторианской гвардии Афраний Бурр, бывший одно время управляющим имениями Ливии — бесстрастная личность, которая сыграет весьма важную роль в надвигающихся событиях.[447]
Оказавшись перед лицом народного неодобрения, Клавдий попытался вернуть себе популярность, в 52 году организовав красочную игровую морскую битву на Фуцинском озере, в пятидесяти милях от Рима, чтобы отпраздновать окончание одиннадцатилетних амбициозных общественных работ по прокладке дренажного тоннеля, который должен был уберечь окружающие районы от затоплений. Это событие привлекло тысячи людей из столицы и провинций, в нем участвовало 19 тысяч игроков в двух командах, по пятьдесят кораблей в каждой — на озере в двенадцать миль длиной.[448] Одним из присутствовавших в этот день на деревянных трибунах был великий римский писатель Плиний Старший, который описал ослепительный вид одежды Агриппины: в золотой chlamys, греческой версии римской военной накидки, которая была надета на ее мужа. Chlamys была предметом одежды иностранного воина, вовсе не типичной одеждой для римской женщины, хотя также являлась одеянием трагической героини из «Энеиды» Вергилия, королевы Дидоны из Карфагена, которая, как и Агриппина, принимала на себя традиционно мужские обязанности, пытаясь основать для своих людей новое царство.[449]
То, что должно было быть эффектным общественным зрелищем, для Клавдия закончилось неудачей. Грандиозный дренажный тоннель не смог понизить уровня озера — этот грубый инженерный просчет, как рассказывали, вызвал за сценой ссору между Агриппиной и руководившим работами Нарциссом. Расстроенный вольноотпущенник, жаловавшийся на «диктаторские женские амбиции» Августы, теперь оказался еще дальше отодвинутым от двора — в отличие от вольноотпущенника Палланта, который устроил для Клавдия женитьбу на Агриппине и с которым, как шептались люди, она делила свою постель.[450]
Еще одним важным отличием между старой и новой супругами Клавдия, по словам ее древних ценителей, была форма использования Агриппиной секса. Говорили, что она, как и Мессалина, прибегала к убийству, чтобы уничтожать своих врагов, и к постели, чтобы удерживать сторонников. Но если Мессалина использовала политику для секса, то Агриппина использовала секс для политики.[451] Иными словами, она пользовалась им как средством достижения целей — точно так же, как, говорят, поступал ее прадедушка Август во время кампании против распутника Антония, соблазняя жен своих врагов, чтобы получать информацию об их мужьях.
Как и Мессалина, Агриппина стала виновницей удлинения перечня жертв режима Клавдия — но ее мотивы виделись скорее прагматическими, чем сексуальными. Ее политические намерения стали еще более явными, когда она устроила падение бывшей жены Калигулы, Лоллии Паулины, на которой когда-то хотел жениться Клавдий. Обвиненная в колдовстве и занятиях астрологией, лишенная своего громадного состояния, Лоллия Паулина была отправлена в ссылку — где, согласно одному рассказу, ее заставили совершить самоубийство, а согласно другому, она была обезглавлена и ее отрубленную голову позднее принесли для осмотра и опознания Августе.[452]
Агриппину также возмущало влияние на Нерона Домиции Лепиды, старшей сестры ее первого мужа, которая заботилась о мальчике, когда Агриппина находилась в ссылке при Калигуле. В итоге Лепида получила смертный приговор за подстрекательство к мятежу и попытку оскорбить жену императора. В 53 году Агриппину обвинили в фальсифицированном судебном преследовании сенатора Статилия Тавра на основании того, что она домогалась его садов. Причина была абсолютно той же, что привела Мессалину к решению подстроить ложное обвинение против Валерия Азиатика — история намекает, что по крайней мере некоторые из обвинений против Агриппины являлись просто повторным пересказом обвинений в адрес Азиатика. Такое дублирование сюжетов часто повторяется в истории римских имперских женщин (и, конечно же, мужчин), демонстрируя тенденцию стандартной оценки плохих и хороших жен хороших и плохих императоров. Древние историки также любили образ императорской жены, которая отравляет своего мужа, чтобы вымостить дорогу выбранному ей наследнику. В этом отношении Агриппина показала себя истинной наследницей своей прабабушки Ливии.[453]
