ни пластикового листа, ни матраса.
Вода лилась мне за воротник, текла в штаны и трусы, мокрые волосы прилипли ко лбу. Я стоял перед ямой, отверстым черным зевом земли, едва дыша, сжав кулаки; вокруг меня рушились небеса, и раскаленная боль сжимала горло.
Я закрыл и вновь открыл глаза, надеясь, вдруг что-нибудь изменится.
Яма осталась на месте. Черная дыра.
Оскальзываясь, проваливаясь в грязь, я пошел к ней. Провел рукой по лицу, сбрасывая воду. Я почти падал на землю, но продолжал идти.
Остановись. Не смотри. Уходи отсюда.
Я остановился.
Иди. Иди и посмотри.
Нет, не делай этого.
Я посмотрел на сандалии, заляпанные жидкой грязью. Сделай шаг, сказал я себе. И сделал шаг. Сделай другой. Сделал. Молодец. Еще пару шагов. И вот он, край дыры, прямо перед моими ногами.
Я сделал это. Опустил голову и посмотрел на яму.
Я дошел.
Теперь осталось заглянуть внутрь.
Я был уверен, что там, в яме, больше никого нет.
Яма была пуста. В ней никого и ничего не было. Не было ведра, не было кастрюльки. Только грязная вода и намокшее покрывало.
Это означало, что его увели отсюда. Ничего мне не сказав. Не предупредив.
Он исчез, и я с ним даже не попрощался.
Куда он делся? Я не знал этого, но знал, что он мой и что это я должен был увести его отсюда.
— Где ты? — крикнул я сквозь дождь.
Я упал на колени. Я уронил ладони в грязь и сжал их.
— Мотоцикла не существует.
Я обернулся.
Сальваторе.
Он стоял в нескольких шагах от меня, в мокрой рубашке и измазанных грязью брюках.
— Мотоцикла не существует, правда?
Я кивнул.
Он показал на яму:
— Он там?
Я отрицательно покачал головой и пробормотал:
— Они его увели.
Сальваторе подошел к яме, заглянул вниз и посмотрел на меня:
— Я знаю, куда они его дели.
Я медленно поднял голову:
— Где он?
— У Меликетти. Там, внизу, в ущелье.
— Откуда ты это знаешь?
— Я подслушал вчера. Папа велел сделать это твоему отцу и отцу Ремо. Я спрятался за дверью кабинета и все слышал. Они его перевели. Обмен не получился, так они сказали. — Он сдвинул намокшие волосы. — Они сказали, что это место стало ненадежным.
Гроза закончилась.
Внезапно. Так же, как началась.
И быстро удалилась. Темная масса, нависавшая над полями и пролившаяся на них, пошла дальше своей дорогой.
Мы спустились по тропинке.
Воздух был таким промытым, что вдали, за краем охристой долины, виднелась бирюзовая полоска. Море. Впервые я видел его из Акуа Траверсе.
Ливень оставил острый запах травы и сырой земли и немного свежести. Бегущие по небу облака были белыми и рваными, и острые слепящие лучи солнца скользили по долине. Птицы возобновили свои песни, словно соревнуясь в том, кто кого перепоет.
Черепу я сказал, что пошутил.
— Нехреновая шуточка, — оценил он.
У меня было предчувствие, что никто никогда больше не пойдет на этот холм: до него слишком далеко и нет ничего красивого в этих старых развалинах.
Филиппо кончил жизнь у Меликетти, в свином загоне, потому что обмен не состоялся и потому что яма перестала быть надежным тайником. Так они сказали. И ни при чем здесь ни властелины холмов, ни монстры, которых я себе воображал.
«Кончай ты с этими монстрами, Микеле. Монстров не существует. Людей надо опасаться, а не монстров». Так мне сказал однажды папа.
Как он мог такое сделать? Я бы никогда так не поступил.
Кошка, когда поймает ящерицу, играет ею, даже когда кишки ей выпустит и хвост оторвет. Тихонько следит за ящеркой, замирает, а потом хватает ее и забавляется, пока та не умрет, а когда она уже не шевелится, трогает ее брезгливо лапкой, та не шевелится больше, и тогда кошка еще раз смотрит на нее, а потом уходит.
Оглушительный металлический грохот разорвал тишину и заполнил все вокруг.
— Смотрите! Смотрите! — заорала Барбара, указывая в небо.
Из-за холма показались два вертолета. Две голубые железные стрекозы с надписями на боках: «Карабинеры».
Они пролетели прямо над нами, мы принялись размахивать руками и орать, и они одновременно развернулись, словно хотели убедиться, какие мы молодцы, а затем спланировали над самыми полями, пролетели над крышами Акуа Траверсе и исчезли за горизонтом.
Взрослых нигде не было видно. Автомобили стояли, где всегда, но их нигде не было.
Пустые дома с распахнутыми дверями. Мы бегали от одного дома к другому. Барбара была обеспокоена.
— У тебя есть кто дома?
— Нет. А у тебя?
— У меня тоже.
— Куда ж они подевались? — тяжело дыша, спросил Ремо. — Я даже на огород заглянул.
— Что будем делать? — спросила Барбара.
— Не знаю, — ответил я.
Череп шагал посреди дороги с руками в карманах и свирепым взглядом, словно наемный убийца в деревне призраков.
— Ну и наплевать. Так даже лучше. Я давно ждал, когда они все свалят в задницу. — И сплюнул.
— Микеле!
Я обернулся.
Сестра в майке и шортах со своими Барби в руке и Того, следовавшим за ней тенью. Я подбежал к ней:
— Мария! Куда подевались взрослые?
Она спокойно ответила:
— Они в доме Сальваторе.
— Что случилось?
Она показала на небо:
— Вертолеты.
— И что?
Прилетели вертолеты, и все выбежали на улицу, долго кричали, а потом ушли в дом Сальваторе.
— Зачем?
— А я откуда знаю.
Я посмотрел кругом. Сальваторе тоже не было.
— А ты чего здесь делаешь?
— Мама сказала, что я должна ждать ее здесь. Она спросила, куда уехал ты.
— И ты что ответила?
— Что ты уехал на гору.
Взрослые оставались в доме Сальваторе до самого вечера.
Мы ожидали их на улице, сидя на борту фонтана.
— Когда они закончат? — спросила меня Мария в сотый раз.
И в сотый раз я ей ответил:
— Откуда я знаю когда.
Нам было велено ждать, пока они закончат разговоры.
Барбара взбегала по лестнице и стучала в дверь каждые пять минут, но никто не открывал.
— О чем можно говорить так долго? — возмущалась она.
— Не знаю.
Череп ушел вместе с Ремо. Сальваторе, скорее всего, укрылся в своей комнате. Барбара уселась рядом:
— Наверное, что-то случилось.
Я пожал плечами.
Она посмотрела на меня:
— Ты чего?
— Ничего. Устал.
— Барбара! — Анжела Мура выглянула из окна. — Барбара, ступай домой.
Барбара спросила:
— А ты когда придешь?
— Скоро. Ступай.
Барбара помахала мне рукой и печально ушла.
— А когда моя мама выйдет? — спросила Мария у Анжелы Мура.
Та посмотрела на нас и сказала:
— Идите домой и поужинайте сами, скоро она придет. — И закрыла
