И снова над колонной взорвался фейерверк женских голосов.
Харитонов не кричал. Было как-то неудобно своим низким голосом приглушать праздничный крик.
– Смотри! – не поворачивая головы, зашептала Евдокия. – Налево смотри! Мавзолей!
Харитонов покосился и действительно увидел странное строение из окрашенных в черный цвет бревен.
– Я там была! – похвасталась шепотом Евдокия.
– А что там?
– Первый партсек нашего города… – ответила она. – А саркофаг-то какой красивый! Из хрусталя, говорят. Туда только ударников производства пускают. Жаль, ты не увидишь…
– Жаль… – шепотом согласился Харитонов.
– Вы замолчите или нет?! – снова зашипела идущая справа от Харитонова женщина. – Никакого воспитания! Такой праздник, а они!..
Впереди показалась широкая площадь, вся в белом снегу, словно праздничным ковром укрыта, за ней возвышалось многоэтажное здание, напоминающее колокольню, только без купола и креста. Колонна мерным шагом вышла на площадь и направилась прямо к этому зданию.
Евдокия поймала взгляд Харитонова и кивнула на балкон третьего этажа, где приветливо махал рукой мужчина в черном пальто и такого же цвета шляпе. К перилам балкона были прицеплены три портрета, которые Харитонов легко узнал.
Перед зданием колонна остановилась и все сделали легкий поклон.
– Дорогие товарищи! – донесся голос мужчины с балкона. – Поздравляю вас с сорок второй годовщиной нашей Великой революции! Отмечая наши достижения, Всесоюзное министерство трикотажных изделий специального назначения наградило нашу ведущую по отрасли фабрику почетной грамотой и позволило ей носить имя вождя мирового пролетариата Карла Маркса. Ур-р-ра!
– Ур-р-ра! – зазвенела женскими голосами колонна.
– Желаю вам вкладывать в ваш труд еще больше веры в наши идеалы, в светлое будущее неизбежного коммунизма! Приглашаю вас к праздничному столу в Дом культуры, а на площадь вызывается пятнадцатая колонна!
Колонна задвигалась, стала разворачиваться, при этом левые крайние почти стояли на месте, а правые делали широкие шаги. Развернувшись, колонна уступила место следующей колонне, в рядах которой Харитонов, к своему удивлению, увидел молодого бритого мужчину. Тот тоже заметил Харитонова, и они улыбнулись друг другу осторожно и чуть вопросительно. Харитонов хотел получше рассмотреть его, но четырнадцатая колонна прибавила шаг и шедшая за ним женщина больно ударила сапогом по лодыжке, чтобы он сменил ногу, сбившуюся по рассеянности с нужного шага.
Впереди показался высокий квадратный дом с широким входом. Но вход не был настолько широким, чтобы в него могли пройти сразу четыре человека, и поэтому там появился очередной мужчина на белом коне и в белой шинели, который командовал:
– Первая шеренга – заходи, остальные маршируют на месте!
Снова образовался людской ручеек, который увлек Харитонова и Евдокию внутрь здания, где они оказались стоящими в медленно двигающейся очереди. В просторном зале, наполненном праздничной атмосферой, висел огромный, почти во всю стену, плакат: «За все, что Родина сделала нам, мы – ее вечные должники!»
Не прошло и десяти минут, как впереди показались покрашенные в красный цвет полевые кухни с открытыми котлами, из которых шел пар, разносивший приятный аппетитный запах. Раздатчики были одеты в аккуратные темные костюмы с галстуками, но, судя по тому, что чувствовали они себя в этой одежде неловко, это не был их каждодневный наряд.
Проворная девушка всучила Евдокии и Харитонову по пустой алюминиевой миске и ложке с удобной широкой ручкой.
Раздатчик, празднично улыбаясь, протянул руку, и Харитонов стеснительно подал ему миску. Тут же он получил ее обратно, наполненную почти до краев дымящейся гречневой кашей с аппетитными прослойками растаявшего масла. Думая, что это все, Василий хотел было выйти из очереди, чтобы поискать место, где присесть, но тут же его вставили обратно и он оказался возле второй полевой кухни, где другой раздатчик, как близнец похожий на первого, бухнул ему в миску поверх каши большую куриную ногу.
Харитонов, пораженно осмотрев кусок птичьего мяса, обернулся к Евдокии и тут же встретился с ее восторженным взглядом.
Очередь их вынесла на пространство, уставленное длинными деревянными скамьями, на которых, установив миски на коленях, празднично ели другие участники демонстрации. Евдокия и Василий уселись впритирку друг к дружке, чтобы оставить как можно больше места остальным.
– Пожалуйста, поторапливайтесь! – прозвучал в зале мужской голос. – На подходе пятнадцатая колонна!
Харитонов торопился, но каша была до того горячей, что обжигала горло. Хорошо, что курица была не такой обжигающей и он смог съесть ее в считанные секунды. Оглянувшись, он, к своему удивлению, заметил, что миска Евдокии уже пуста.
– Четырнадцатая колонна! Оканчивайте!
Евдокия встала и нетерпеливым взглядом подгоняла мужа. Пришлось Харитонову оставить почти треть своей каши – есть так быстро он уже не мог, а кроме того, болело обожженное горло.
На улице летел мелкий колючий снежок. Колонна уже почти построилась. Харитонов сразу заметил свое место, узнав неприятную соседку справа.
Колонна тронулась в обратный путь.
Навстречу им шагали другие колонны, еще не получившие официального поздравления и не отобедавшие в Доме культуры.
Снова прошли мимо черного мавзолея, но теперь он был справа, и Харитонову удалось разобрать некрупную надпись, сделанную белой краской над входной дверью, у которой мерз одинокий пеший всадник в белой шинели с винтовкой за плечом.
«Трохимчук Петр Федорович» – было написано над дверью, и показалась эта фамилия Харитонову не то что не геройской, а просто не революционной. Простой была фамилия, как простым был кирпич, стоявший посредине стола у них дома.
Вскоре колонна вернулась к заграждению, и там всадник на белой лошади и в белой шинели расформировал ее и выпустил за ограждение, и снова Евдокия и Василий оказались единственной парой, идущей по улице, и снова Евдокия ловила на себе завистливые женские взгляды.
Придя домой, первым делом почистили свои пальто.
Потом попили чай, радостно вспоминая уходящий праздничный день.
– Дуся, – обратился Харитонов, – а я в пятнадцатой колонне мужика видел.
– В пятнадцатой?! – Евдокия уставилась в потолок, припоминая. – Должно быть, учитель. Точно, учитель, географии учит.
– Географии?! – Василий чуть не подпрыгнул на стуле от радости. – А где?
– В школе, где же еще?
– Так у вас и школа есть?
– У нас все как у людей, – обиделась Евдокия.
– А почему мужиков почти нет?
– В армии все. Мы же во вражеском окружении живем… Того и гляди, война снова начнется! Ой, тогда и тебя заберут! – слезы закапали из глаз Евдокии.
– Да брось ты, дура! С чего войне начинаться?
– Ну как же! Они ж не хотят, чтоб мы всегда так хорошо жили!
– Кто они? – серьезно спросил Василий.
– Америка, враги, – взбудораженно ответила Евдокия. – Они будут все делать, чтобы нам плохо жилось. Ой, боюсь я этого!
– Да ладно, не бойся! – приговаривал, попивая чай, Василий. – Мы самая большая в мире страна. Кого хочешь победим.
За окном темнело и в наступавших сумерках снова летел снег, пушистый хлопьевой снег, словно приучая людей к своему затянувшемуся присутствию. Он ложился на стекло, но уже не таял, а намерзал узорчастой ледяной коркой, через которую и утренний свет-то проникал внутрь с трудом, многократно преломляясь и делаясь оттого менее светлым и ярким.
Было еще темно, когда Евдокия шмыгнула из-под ватного одеяла, стараясь не разбудить Василия и, накинув ситцевый халатик, тихонько притворила за собой дверь, ведущую на кухню.
Донесшийся с улицы негромкий, но настойчивый фабричный гудок заставил поспешить. Она завернула по привычке кастрюлю с завтраком для мужа в старый ватник и, поставив ее на стол, торопливо переоделась и пошла на работу.
Харитонов встал позже. Есть ему не хотелось, но, вспомнив о крысе, он вытащил из кастрюли две еще теплые картошины и положил их на пачку газет в углу.
На улицу не тянуло, но Харитонов твердо решил отыскать школу и встретиться с учителем географии, шедшим вчера в пятнадцатой колонне. Почему-то он был уверен, что учитель – человек хороший, добрый и наверняка поможет ему разобраться, где он находится. А если будет удача, то и подружится он с ним. Трудно ведь так одному, даже если баба есть. О чем с ней толковать можно?! Другое дело – с мужиком!
Хоть и решил Харитонов, что уже нашел он и очаг, и жену, и покидать этот город не хотел, хоть и не нравилось ему что-то, а что-то другое казалось странным и непонятным, но не мог он отогнать и мысли о дороге, приходившие к нему довольно часто и ставшие как бы частью его мечтаний о будущем. И вот то, что не нравилось ему в городе или было непонятным, как бы говорило ежедневно: «Уходи ты отсюда!», а Евдокия так же ежедневно, придя с работы или же уходя на нее, обнимала тепло Василия и так же тепло говорила: «Милый ты мой! Навек мы вместе!» И была Евдокия живой и ласковой, а потому он и слушал больше ее, чем какие-то смутно звучащие подозрения и опасения.
