Поиски школы заняли, на удивление, не много времени. Нашел он ее случайно и быстро, просто идя по улице, вдруг увидел белую, покрытую снежной шерстью скульптуру мальчика-горниста, подошел и понял, что как раз она-то и украшает вход в школу.
Внутри шли уроки, в коридор доносились разные учительские голоса, что-то объясняющие, чему-то обучающие.
«Наши знания – Родине!» – прочитал Харитонов и показалось ему, что пришел он в свою Каргопольскую школу, где висел точно такой лозунг и точно такой негромкий шум стоял в коридоре во время уроков.
Он пошел по крашенному коричневой краской полу, читая названия, написанные аккуратно под трафарет на табличках, прибитых к классным дверям. Остановился перед классом географии. За дверью было тихо. Харитонов заглянул внутрь и встретился взглядом с тем же молодым гладковыбритым мужчиной. Тот, увидев Харитонова, поднес указательный палец к губам и кивнул на школьников. Школьники в это время были углублены в странное, с точки зрения Василия, занятие: на каждой парте стояло по глобусу и по банке с красной краской, и школьники аккуратно закрашивали красным обведенные черной линией пространства.
Учитель вышел в коридор, аккуратно прикрыв двери.
– Что они делают? – удивленно спросил Харитонов.
– Контурные глобусы раскрашивают, – спокойно объяснил учитель. – К сожалению, мы получаем только две краски: красную и синюю, так вот приходится детям всю сушу красной делать, а воду, как и положено, синей. А кто вы? – неожиданно закончил он свое объяснение.
Харитонов подробно рассказал о себе, чем вызвал уважительный взгляд учителя, а после спросил о карте и о городе.
– Нет, карт у нас здесь нет, – покачал головой учитель. – И названия у города тоже нет…
– Как нет?! – поразился Харитонов.
– Старое отменили лет двадцать назад, когда первый раз хотели переименовать, но не переименовали, так как тот, чью фамилию хотели городу дать, оказался врагом. Ну а после как рок какой-то. Последний раз, год назад было, хотели в честь маршала – так этот маршал шпионом оказался. Вот так до сих пор и стоит город без имени.
Задребезжал школьный звонок, и коридор наполнился детским галдежом, таким обычным и радостным.
– Если вы не спешите, можем ко мне сходить, чаю выпьем, – сказал учитель.
Жил учитель в этом же здании, но только на втором этаже. В его комнатенке, заваленной бумагами и пахнущей пылью и книжной сыростью, было тем не менее уютно и тепло.
Усадив гостя в кресло с облезшей обивкой, учитель накачал примус и водрузил на него кувшин с водой.
– Я поищу… – как-то странно сказал он после и полез на стул, прислоненный к книжному шкафу.
Не обращая внимания на гостя, он что-то искал на шкафу, где тоже были свалены какие-то тетради и бумажные рулоны, аккуратно перевязанные разноцветными тесемочками. Наконец он спустился, держа в руках один рулон. Развернув, расстелил его на полу. Это была старая карта Российской империи.
– Вот, есть все-таки! – с гордостью произнес он. – Пожалуй, единственная в городе.
– Почему единственная? – спросил Харитонов.
– А когда последняя война началась, всем приказали принести на площадь карты и радиоприемники, и еще учебники иностранных языков. И все гамузом сожгли. Дыма было очень много…
– А где же здесь ваш город? – склонился над картой Василий.
– А вот, – учитель ткнул пальцем. – Пафнутьевск.
– Господи! – вырвалось у Харитонова. – Так это что, я почти до Урала дошел?!
– Выходит, что так, – взглянув на гостя с уважением, сказал учитель.
Харитонов молча смотрел на маленькую черную точку на карте. Глаза его бросили короткий взгляд на побережье Японского моря и вновь вернулись к этому непонятному бывшему Пафнутьевску.
Перехватило дыхание, заколотилось испуганное сердце – обмер Харитонов.
Наскоро попрощавшись, ушел Харитонов домой. Даже чаю не попил. Учитель с пониманием отнесся к состоянию гостя и не упрашивал остаться, только упомянул при прощании, что и у него порой от жизни дыхание спирает.
На улице мела поземка, заполняя снежком недавние следы конских копыт. Сообразив, в какую сторону поскакали лошади, Харитонов пошел в обратную и без особых трудностей вышел к своему дому, который, вопреки его похожести на все остальные, уже научился отличать и узнавать даже в сумерках. Сняв щеколду, зашел в комнату. Сбросил пальто с облезлым собачьим воротником, поставил у дверей заснеженные сапоги. Улыбнулся отсутствию двух картошин на пачке газет в углу комнаты и уселся на кушетку.
Потом темнело. Возвращалась с работы жена, целовала его, щекоча щеки выбившимися из-под платка и поэтому смерзшимися косичками волос. Вместе ужинали и по очереди бросали тоскливые взгляды на замутненное морозными узорами окошко. Ложились спать обнявшись и по раздельности вставали каждое утро. И длилась жизнь, и длилась зима, не принося никаких изменений. Шел снег, мела поземка.
– Васенька, – прошептала Евдокия однажды. – Только ты не бойся… У нас будет ребенок.
На лице у Харитонова появилась глупая неуправляемая улыбка. Он притянул к себе жену и крепко поцеловал.
– Ой, а я так боялась сказать! – часто дыша от волнения, говорила она ему в самое ухо, согревая ухо до красноты своим жарким дыханием.
После этого время как бы замедлилось, и жизнь Василия и Евдокии тоже замедлилась, хотя Евдокия все так же уходила на работу и возвращалась домой, а Харитонов, научившись избегать встреч с белыми лошадьми и всадниками в белой форме, бродил по городу и время от времени пил чай у учителя географии, которого звали Семен и который, хоть и родился далеко на Украине, а сюда попал по распределению, очень много знал об этих местах. Подружились они крепко, и вскоре странник даже помогал учителю отмывать контурные глобусы от красной и синей красок для следующих уроков. Хорошо, что краска была слабая и легко смывалась мокрой тряпкой. Иногда учитель доставал старую карту, где названия губерний и городов писались еще по-старинному с ятями и ерами, и они подолгу рассматривали ее. Странник вслух дивился обширности страны и открывшейся ему недавно длине своего пешего перехода, а учитель всему удивлялся молча, не роняя попусту ни слов, ни вздохов.
Возвращаясь однажды от учителя, Харитонов приметил на столбе незнакомое объявление. Надо сказать, что до этого он видел только воззвания и призывы, но это объявление выглядело более мирно и написано было от руки синими чернилами, которые от мороза полиловели: «На часовой завод требуется чернорабочий». О том, что в городе есть часовой завод, он ни от кого не слышал и теперь разволновался, как разволновался однажды при виде карты у учителя. Запомнив адрес завода, он решил завтра же наведаться туда. Если уж там нельзя узнать время, месяц и год, то, стало быть, отменены все эти привычные деления времени и жизни.
Дома его встретила заплаканная Евдокия. Такой Василий ее никогда не видел.
– Ты чего дома? – удивился Харитонов, остановленный на пороге ее странным видом.
– Беда, – выговорила она с трудом. – Облава на фабрике была… И нашли у меня две «смирилки», что я припрятала, чтоб нашему ребеночку ползунки скроить.
– Забрали? – спросил Харитонов, не понимая, чего плакать из-за двух смирительных рубашек.
– Угу, – промычала она сквозь слезы. – Сказали сидеть дома и никуда не выходить. Я подписалась, что буду дома сидеть…
– Ну ничего, – пытался успокоить жену Харитонов. – Посидишь, отдохнешь. Чего они сделают?
– Правда? – Евдокия глянула на мужа с надеждой. – Я тоже думаю, что беды-то с этих двух «смирилок»?
После ужина Евдокия перепрятала лежавшие в ящике под кроватью «смирилки» и только после этого окончательно успокоилась.
Утром, как только затих цокот лошадей по булыжнику, Харитонов надел старое пальто, которое носил с праздника, и направился по адресу часового завода. Путь был долгим и вывел его за город, но не туда, где примыкали к бывшему Пафнутьевску неплодоносящие сады, а в другую сторону. Наконец он увидел невысокое зданьице, покрытое позеленевшей от мха черепицей, наполовину спрятавшееся за проволочным заграждением. Харитонов пролез в дыру в заборе и оказался, должно быть, на территории завода. Было так тихо и мирно, что со стороны города слышался какой-то неопределенный шум.
Харитонов огляделся вокруг и, озадаченный, подошел к зданьицу. Дверь была приоткрыта, и из нее на деревянный порог выплывал горячий пар, отчего на пороге ни наледи, ни снега не было.
Харитонов вошел и оказался в коротком коридоре, по полу которого также стелился пар. На стене висели два красных вымпела «Победителю ударного труда».
Из-за следующей двери донеслась матерщина, выпаленная на одном дыхании разъяренным мужским голосом. Харитонов набрался смелости и открыл дверь.
