что в пятницу ничего не будет, а тут я уже… с другим…
– Ну да. Уровень маскировки ― топ. По тебе ж совсем не видно, что ты только с члена слезла.
– Тим!
– Что? ― Нечаев смачно выругивается под нос. ― И сколько мы должны шкериться? День, два?
– Хотя бы пару недель не светиться.
Меня ж мониторят в сетях. Не очень хочется, чтобы потом родителям бросали язвительное: "какая ваша девица ветреная: сегодня с одним, завтра с другим". И это я так, в мягкой форме оформила, потому что наши сплетники излагают мысли куда более забористо. Не стесняясь в эпитетах.
– Ты издеваешься? ― нависает надо мной мрачный Тима, повышая голос. ― Демидова, ты издеваешься?
– Не кричи.
– А ты не беси! Да срать на мнение остальных! Почему оно должно тебя заботить?
– Я же не для себя. Не хочу, чтоб родителям пришлось выслушивать.
– Да похрен. Твои предки нормальные, поймут.
– Тебе похрен, мне нет. Это не город, здесь другие правила. Я же не говорю: вообще никак и нигде. Просто подождать чуть-чуть, не выставляя всё на обозрение.
– Да ну, млять, конечно, подожду! А чё нет? ― всплеснув руками, заорал он на всю улицу. ― Полгода ждал, и ещё столько же подожду. Хоть год, хоть десять. В целом, можно вообще никому ничего не говорить. Пока песочком наши гробы не присыпят. Тогда тема для обсуждения будет уже не актуальна, все платочком слёзки промокнут и дальше по делам почешут.
– Не утрируй.
– Всего лишь накидываю варианты. Ты это, сообщи хоть тогда, когда можно будет к тебе подойти. А то мало ли, соль попрошу, а бабки за забором уже не то подумают.
– Тим, ну зачем ты так, ― виновато бросаю ему вслед, но тот лишь раздражённо отмахивается, уходя вперёд и оставляя меня одну.
Глава десятая. Не ожидала?
Почему у меня по жизни всё выходит наперекосяк? Я же уже даже не прошу "романтично и как в кино", просто чтоб по-человечески. Так нет же, не одно так другое. Приятное послевкусие проведённых часов на сеновале сменяется… да-да, очередным чувством вины. И ведь знаю, что права, что прошу вполне обоснованные вещи, так нет же. Всё равно угрызения совести мучают.
Я понимаю, почему Нечаев задет. Понимаю, что не такого он хотел. Что дай ему волю ― уже каждая здешняя корова в красках и со всеми подробностями знала бы, что мы с ним делали в амбаре, и сама не хочу играть в прятки, будто мне снова пятнадцать, но… Ааа, как же сложно.
Но ещё сложнее объяснить не объясняя, почему мы заявились на пороге в таком виде. Хотя чего объяснять? Не вчера все родились. И ребята сообразительные, и родители… а мне снова стыдно. Приходится переодеваться в спортивные штаны, чтоб не светить раздражёнными коленями.
Остаток субботы проходит совершенно по-идиотски, мы даже с Тимой толком не пересекаемся. Только на кухне, но он молчалив и отстранён. Бездумно тыкает в картошку, которая давно укатилась на пол. Так хочется обнять его, но рядом слишком много свидетелей. А потом он и вовсе уходит в пристройку к бане, лишая нас возможности остаться наедине.
Понедельник тоже комканый, плюс проходит в сборах. Завтра надо возвращаться в хаус, во второй половине дня мы вписаны в концертную программу. Снова-таки, я надеялась, что хоть в машине смогу поговорить с ним, но близняшки решили сесть на хвост. Основная партия поедет на такси, но кого-то подхватить придётся. Опять мимо.
Уезжать из дома всегда грустно. Когда в следующий раз получится приехать? Я стараюсь вырываться к родителям хотя бы раз в месяц, но с такими расстояниями не накатаешься. И накладно, и тяжело физически. Слишком много времени уходит на дорогу. Уже сама думаю сдавать на права. На своих колёсах всё поприятнее, чем толкаться в поезде.
Саша заходит дважды. Не ко мне, а так, по-соседски. Что-то одолжить, что-то отдать. Целую коробку баб Клавиных вещей принёс, которые в хозяйстве могут пригодится. Общаемся с ним прям очень спокойно. Словно ничего не произошло. Он такой же как и всегда: и в макушку поцелует вместо приветствия, и улыбнётся, и спросит: как дела. Родной и дорогой сердцу.
Естественно, к понедельнику об отмене свадьбы знают абсолютно все. Что конкретно им сказал Саша мне неизвестно, но меня во всяком случае не трогают. Видимо, он взял на себя весь удар. Но едва уеду, готова поспорить, любопытные ломанутся к родителям с расспросами. Такое ж событие. Круче, чем если бы торжество состоялось.
Осталось дело за малым: позвонить бабушке с дедушкой по отцовской линии, живущих в Краснодаре, и сообщить, что билеты можно не сдавать, но внучку в белом платье они не увидят. Папа сказал: не парься: возьму весь удар на себя, но всё равно немногим легче.
Он вообще удивительно спокойный при сложившихся обстоятельствах. Вроде бы столько горбатился, террасу вон стругал, приводил участок в приличный вид, а тут нате, всё накрылось. Правда мне на это резонно заметили, что я не в монастырь ухожу, поэтому терраса рано или поздно пригодится для тех же целей. И красноречиво при этом скосили взгляд на Нечаева, которого даже в последний день умудрились приобщить к общественным работам: крыльцо-то ещё не доделано.
Жестоко, конечно. Пока остальные по всей деревне скачут, сторисы снимают, гудят, переворачивая вверх тормашками тихое село ― он тут со шкуркой развлекается. Но не возмущается, молча всё делает, нацепив беспроводные наушники.
Не выдерживаю и, выудив момент, подхожу к нему сзади, обнимая и кладя голову на сгорбленную спину.
– Тебе рядом со мной стоять-то не опасно? А то ещё соседка через щель подсмотрит, ― иронично замечает он, но ласково сжимает мою ладонь.
– Не ехидничай.
Тим изворачивается и мы оказывается лицом к лицу.
– Это всё, что мне остаётся, ― он чуть склоняется, соприкасаясь
