был номенклатурщик, распоряжаться умел отменно, никому спуску не давал, у него с утра до ночи все делом занимались, и при новой власти тоже прижился. Когда у нас в области губернатором правил коммунист, его и вовсе прочили в региональное правительство, ради чего он тут из людей последние соки выжимал, но не вышло, что-то сорвалось, взяли другого, после чего Иван Натанович сильно потерял в авторитете, сник и через пару лет ушёл на заслуженный отдых. Сейчас с кровати не встаёт после инсульта, дочь за ним уже пять лет ухаживает, и есть ради чего, пенсия у таких заслуженных работников больше, чем твоя годовая зарплата. Вот куда уходит весь бюджет Пенсионного фонда России, на запредельные выплаты Иванам Натановичам. Ты насколько брал отпуск? На четыре недели? Вот то-то же. Он бы тебе такого ни за что не позволил да ещё бы обругал за наглость, и правильно сделал. Лично я вполне согласен с его теорией, что жизнь есть работа, а работа есть жизнь, так что смотри на стол перед собой и радуйся тому, какое тебе предстоит сегодня, завтра, послезавтра насыщенное существование, как ты разберёшь бумаги и почувствуешь свою нужность, важность, незаменимость. Помни, всё спланировано заранее, а значит именно тебе предуготовано прожить эти захватывающие дни, полностью погружаясь в работу».
Ответить мне было нечем, где-то с середины его последней реплики, когда прозвучало имя какого-то краснорожего недобитка, видимо, несущего ответственность в том числе и за звериную, полузечёвую атмосферу в органах муниципальной власти нашего городского округа, я молча опустил глаза и просто сидел и делал вид, что разбираю бумаги, перекладывая один и тот же документ с места на место по несколько раз.
«Претворяешь в жизнь заветы? Правильно, трудись, труд сделал из обезьяны человека, – он совсем выдохся и стал противоречить самому себе, но уходить не хотел. – Да-а, значит курортный роман у тебя был. Это тоже хорошо, бодрит тело и дух. А ты там куда-нибудь ездил, смотрел достопримечательности?»
«Конечно. И винодельню, и какой-то дворец, и замок, и всякие развалины».
«Правильно-правильно, очень правильно, культурный отдых тоже не помешает. Не всё же на пляже валяться, в море купаться да с девками …, надо и духовно обогащаться. Молодец. Послушав тебя, я тоже захотел съездить, и всё там осмотреть. Ну ладно, мне пора, надо проконтролировать, как твои соседки выполняют моё распоряжение. А они ведь тоже ничего, правда? Не курортные девицы, конечно, но зато свои, родные», – и он остался ещё на полчаса.
После его ухода, до обеда мне поработать так и не удалось, Пётр Юрьевич окончательно выбил меня из колеи своим занудством и ахинеей. Я погрузился в сеть, моя рука водила мышью по большой кипе бумаг, поэтому приходилось сильно напрягать кисть для перемещения курсора. Встав из-за стола чтобы сходить пообедать, я внезапно обнаружил, что у меня ноет запястье, самое потрясающее изобретение человечества превратилось в способ, которым бездельники убивают время. Но ничего, после перерыва мой мозг будто перезагрузился, страх неизвестности, мешавший уснуть прошлой ночью, прошёл, работа в моём воображении возвратила себе законный образ унылой рутины, а не деятельности, требующей напряжения всех сил, и я много чего успел переделать в тот день, даже случайно задержался после шести, что никогда прежде со мной не случалось.
XXIII
Вскоре я узнал подробности истории, являвшейся причиной отсутствия Валентины Сергеевны на работе, первым за обедом обмолвился отец будто между делом, полагая, что мне уже всё рассказали. Оказалось, родные боялись преподнести мне эту новость, словно провидчески опасаясь, что я повторю историю своей начальницы. В одно прекрасное утро, в самом начале рабочего дня, когда женщина сидела в своём кабинете, у неё началось ректальное кровотечение, она позвонила в скорую, но никого из коллег на помощь не позвала. Медики нашли нашу начальницу уже без сознания, та полулежала в кресле, съехав под стол, и лишь то, что её колени упёрлись в перегородку между ножками, не давало телу окончательно упасть; светлая по случаю летней жары юбка была целиком пропитана кровью. Отвезли в больницу, привели в сознание, сделали переливание и на следующий день отправили в областной онкологический центр.
Поначалу Лера даже обрадовалась исчезновению матери, и когда ту увезли подальше, устроила с подружками вечеринку будто в отместку за её жестокосердие. Непонятно, на что надеялась Валентина Сергеевна, выходя в последний день на работу. Зачем она это сделала? Женщина уже знала, что смертельная болезнь вернулась, и даже срочные дела, какими бы они ни были, не могли затмить этого невыносимого факта. Но скажу больше: такие дела в тот день у неё отсутствовали. Какие у начальства могут быть в августе неотложные проблемы? Всё высокопоставленное отребье в отпусках, те аутичные распоряжения, которые оно надавало перед их началом, чтобы испортить подчинённым остаток лета, спихнуты на специалистов, исполняющих их абы как, ни с кем не советуясь по причине отсутствия в тех хоть малейшего смысла, как отсутствует он и в том, чтобы тратить собственные силы и время на что-либо подобное. Короче говоря, вывод может быть только один: Валентина Сергеевна как можно дольше желала делать вид, что её жизнь продолжается как ни в чём не бывало, и женщину не волновала возможность опозориться перед людьми, перед подчинёнными, внезапно умерев на рабочем месте, упав в обморок на планёрке у главы округа, его заместителя, или, что и произошло, быть обнаруженной в луже собственной крови и испражнений бригадой скорой помощи. Да много ли неожиданностей могло случиться в её состоянии! Впрочем, она заранее ко всему приготовилась, сумка с вещами для больницы уже была наготове. Туда её вскоре по просьбе Валентины Сергеевны и привёз заместитель, навестил женщину и даже поговорил с ней по душам, ибо теперь делить им было нечего, всё стало ясно, а многолетняя работа бок о бок, хочешь – не хочешь, но порождает взаимную симпатию пусть и на самом животном уровне, особенно у женщин.
Пётр Юрьевич оказался единственным, кто посетил её в больнице. Ни, к разочарованию Валентины Сергеевны, дочь, ни, к облегчению, Сергей Сергеевич к ней не пришли, однако, поживи она чуть дольше, возможно, увидела бы в палате обоих. Не знаю, было ли для неё достаточно двух недель, чтобы хотя бы мысленно завершить дела, со всеми распрощаться и приготовиться к неизбежному, но Лера за это время некоторым образом переменилась. Нет, внезапной любовью к матери она не воспылала, скорее наоборот, стала ещё более ненавидеть её за болезнь, за то, что женщина так внезапно и окончательно покинула дочь без предупреждения и обустройства последующей жизни, но более всего
