машин – Potez 63, Breguet Br.690 (бомбардировщики) и Bloch MB.152 (истребитель). Однако Генштаб ВВС и профильное министерство, зарезервировавшие под выполнение «Плана I» 4 млрд. франков, столкнулись с теми же проблемами, что и армейское командование. «Министерство авиации, – поясняет французский исследователь, – имело дело с устаревшей, неспособной выполнить заказ промышленностью, которая, испытывая нехватку средств, неохотно модернизировала оборудование и мало инвестировала в приобретение новой специальной техники»[506].
В 1935 г. во французском авиастроении действовало около 40 предприятий, на которых было занято 32 000 рабочих, ежегодно изготавливавших не более 300 самолетов. Производственный процесс сохранял во многом кустарный характер. По данным Вейгана, которые он озвучил в своем докладе перед высшими офицерами британской армии в июле 1939 г., стоимость всего оборудования авиастроительных предприятий Франции в 1937 г. составляла скромные 60 млн. франков[507]. На заводе фирмы «Девуатин», одного из основных французских производителей авиационной техники, имелось лишь семь токарных, три фрезерных и два поперечно-строгальных станка[508]. Части фюзеляжа самолета изготавливались не машинным способом, а путем резки листов металла механическими ножницами с их последующей ручной обработкой молотком. Во французском авиастроении не произошло массового внедрения современных металлорежущих станков, которое в автомобильной индустрии к 1937 г. позволило почти в 10 раз увеличить производительность труда по сравнению с 1920 г.[509]
Выравнивание фюзеляжа французского самолета Dewoitine D.333. Источник: L’Illustration. 1934. 17 novembre
Проблема, таким образом, заключалась не только в нехватке финансирования и порядке его выделения. Если бы Лаваль во второй половине 1935 г. проводил через парламент регулярные транши, которые покрывали бы затраты по текущим договорам, это оказало бы серьезную поддержку военному министерству и армейскому командованию в ходе переговоров с «Рено» и другими крупными поставщиками, но не помогло бы поднять общий уровень французской тяжелой промышленности и машиностроения. В 1933 г. ими был освоен лишь 41 % финансирования, выделенного на перевооружение, в 1934 – 67 %, в 1935 г. – 40 %[510]. Правительство, которое под нажимом военных и ввиду роста внешней угрозы выделяло на армию все больший объем средств, создавало ситуацию «бутылочного горла», когда около половины денег, направленных на перевооружение, не получалось конвертировать в танки, пушки и самолеты. Выход был очевиден – форсированная модернизация промышленности. Но осуществить ее можно было лишь путем увеличения числа предприятий, находящихся в государственной собственности, и, в целом, усилением контроля над экономикой. Для политического режима Третьей республики здесь крылся серьезный вызов.
Лаваль склонялся к мысли о том, что все эти проблемы не имели удовлетворительного решения. Франция, по его мнению, была слишком слаба, чтобы проводить жесткую политику на мировой арене. Демографическая ситуация оставляла желать лучшего. Экономический кризис ударил по государственным финансам. Французская промышленность по-прежнему уступала германской. В этом свете курс на соглашение с Берлином казался наиболее предпочтительным. Его успех избавил бы Францию от необходимости ввязываться в затратную и рискованную гонку вооружений. Экономическая, внешняя и оборонная политика Лаваля, таким образом, дополняли друг друга и преследовали единую цель. При этом сокращение военного бюджета само по себе могло бы свидетельствовать о мирных намерениях Парижа. В ноябре 1935 г. на заседании Высокого военного комитета Лаваль изложил свои взгляды на международную обстановку. По его мнению, разлад с Италией по вопросу об Эфиопии, сохранявшееся недопонимание с Великобританией и сложности в отношениях с СССР делали безальтернативной необходимость диалога с Германией. Присутствовавший на заседании Гамелен записал в дневнике слова председателя правительства: «Гитлер много раз демонстрировал желание жить в мире с Францией. Сегодня и нашим самым большим желанием является мирное сосуществование с Германией, но только если она удовлетворится своими нынешними границами. И Гитлер уже заявил об этом»[511].
Такой курс в отношении основного потенциального противника на фоне срывающейся программы перевооружения мог лишь углубить конфликт между военными и гражданскими властями, несмотря на стремление главнокомандующего наладить отношения с политиками. 22 января на встрече с Лавалем в ответ на его пожелание «не просить лишнего» Гамелен представил детальный отчет о германских военных приготовлениях. Он считал, что с Гитлером необходимо говорить на равных. «Однажды, может быть, мы сможем прийти к пониманию с Германией; но это надо делать с высоко поднятой головой, после того, как наша программа технического переоснащения в оборонной сфере будет завершена», – отмечал он[512]. Осенью 1935 г. стало ясно, что политика Лаваля следует по иной траектории. Ноябрьское заседание Высокого военного комитета оставило у Гамелена тяжелое впечатление. Обычно сдержанный, он выразил свои эмоции на страницах дневника: «Вчера вечером я пережил самые тяжелые моменты в своей жизни. Я плачу над судьбой моей страны, которая до сих пор в тяжелые часы находила тех людей, которые были ей необходимы: не только Жоффра, Фоша, но и Пуанкаре и Клемансо, тех, кого сегодня уже не встретишь. Достойна ли Франции нынешняя бесчестная политика постоянного торгашества? Не достойна ли лучшей судьбы наша страна, спасшая мир в 1914 г.? Несчастная нация, где твои вожди?»[513].
Из той политики, которую к концу 1935 г. проводил кабинет Лаваля, логично вытекало следование старой оборонительной стратегии, покоящейся на вере в повторение борьбы на истощение по сценарию Первой мировой, в силу фортов «линии Мажино» и в необходимость союза с Великобританией. Однако программа масштабного перевооружения с акцентом на укрепление бронетанковых сил, которую отстаивал сначала Вейган, а затем и его преемник, органически предполагала иную логику военного планирования. В 1935 г. это привело к серии острых конфликтов между Гамеленом и военным министром. В начале 1935 г. на заседании Консультативного совета по вооружениям под председательством Гамелена военный министр Фабри заявил, что первоочередное значение имеет переоснащение и укрепление артиллерии, а не бронетанковых сил. Результатом стала дискуссия, в ходе которой министру оппонировали все высшие офицеры[514]. Фабри полагал, что затраты на модернизацию артиллерии можно компенсировать за счет снижения затрат на запуск в серию танков В-1, дорогостоящих, сложных в исполнении и не нашедших очевидного применения ни в пехоте, которая полагалась на легкие машины, ни в кавалерии, которая разрабатывала собственный танк SOMUA.
В октябре дискуссия продолжилась в том же формате. Фабри констатировал, что обновление французских арсеналов задерживается на два года и потребовал срочной инвентаризации имевшегося фонда боеприпасов и мощностей для их производства. Указания на то, что главная проблема армии заключалась в структурных пороках и отсутствии современного вооружения, что лишало ее возможности оперативно, без объявления мобилизации действовать в качестве инструмента защиты национальных интересов, были министром проигнорированы. На следующем заседании Совета Фабри заявил: «Командующий армией, действуя в пределах своей компетенции, на первый план ставит накопление достаточного количества техники для того, чтобы выиграть первое сражение войны, но я, как министр, должен думать о формировании фонда боеприпасов,
